Николай Почивалин - Роман по заказу

За окном сначала плыла ночь, быстро тускнея, потом голубел рассвет, потом прямо и долго било солнце; снова перестав что-либо замечать, Дарья Яковлевна сидела, неловко наклонившись и сцепив пальцы.

Встретил ее высокий худущий человек с загорелым, почти черным лицом и усталыми глазами; он бережно вел ее через поле, глухо говорил:

— Завелись подонки… Ночью трое напали на девушку. Одна тут… Помощницей повара работает. Хотели снасильничать. А Василий шел со смены. На троих пошел. Ее спас… а сам… Как солдат — не дрогнул!..

«Да, да, он такой — справедливый, прямой», — глотая слезы, мелко и часто, самой себе, кивала Дарья Яковлевна, и к боли ее примешивалась последняя горькая гордость.

— Поднялся весь коллектив, — продолжал рассказывать тот. — Требуют, чтобы судили убийц без пощады!.. Гордятся Василием. Один из лучших трактористов совхоза. Герой целины!..

«Он такой, такой», — все так же мелко и часто кивала Дарья Яковлевна.

Директор усадил ее в покрытый брезентом газик рядом с шофером, сам сел позади. Бежала навстречу бескрайняя раскаленная зноем степь, горячий горький ветер сушил глаза и губы.

— Вот отсюда, Дарья Яковлевна, пошли земли нашего совхоза, — начал было директор.

Дарья Яковлевна безучастно взглянула — по обеим сторонам бежала все такая же степь, местами покрытая свежей ровной стерней, местами желтеющая неубранными хлебами, а местами еще не тронутая, ковыльная. Умолк позади, вздыхая, директор.

Степи, казалось, не будет ни конца, ни краю, все так же стелилась покрытая серой пепельной пылью дорога. Потом впереди, в блескучем струистом мареве, завиднелось селение, директор позади кашлянул.

— Центральная усадьба, — сказал он. — Прибыли.

Проехали мимо зеленых брезентовых палаток, мимо полевых с занавесками на окнах вагончиков и остановились у длинного барака. Стоящая вокруг толпа расступилась.

Директор провел Дарью Яковлевну через этот живой коридор, ввел в пустую, дохнувшую сумеречной прохладой комнату.

Посредине на возвышении, наполовину закрытый красным полотнищем, стоял гроб.

Только что Дарья Яковлевна могла упасть, не удержи ее напружинившаяся рука провожатого, сейчас, высвободив свою руку, она прошла эти последние шаги сама.

— Сынок!.. Васенька!.. — жалобно, как живого, окликнула она.

Дверь за ее спиной бесшумно закрылась…

Сколько Дарья Яковлевна пробыла тут, она не знала. Ласково и настойчиво ее отвели в сторону, красный гроб поплыл к дверям, под окнами тягуче заиграл оркестр. Она не видела, где и куда шли, не слышала, что говорили у могилы. Она запомнила только черную яму, куда — если не вместо сына, так хоть рядом с ним — ей хотелось лечь, и стук комьев, упавших с ее руки.

Потом в том же помещении, где прежде стоят гроб, а теперь заставленном столами с закуской, Дарья Яковлевна сидела рядом с директором, машинально, как заведенная, кланялась сменяющимся и что-то говорящим ей людям.

— Васильцев, что у тебя тут делается? — возмущенно, перекрыв сдержанный говор, спросил вставший в дверях мужчина в белом кителе. Он шагнул, гневно поглядывая на медленно поднимающегося директора, с недоумением посмотрел на сидящую подле него женщину, повязанную в жару старинным черным шарфом.

— Поминаем товарища, павшего от руки убийц, — строго сказал директор. — Выпей за него, Андрей Степаныч.

Встав рядом с директором, Дарья Яковлевна сдержанно поклонилась:

— Уважь, добрый человек.

Побагровев, мужчина опустился на подвинутый кем-то стул и с маху выпил протянутый ему стакан водки.

Посидев еще немного, Дарья Яковлевна прошла в отведенную для нее комнатку — сил уже не было. И едва она легла, как без стука вошла девушка с красными веками.

— Я — Лена, — сказала она и заплакала.

Перестав видеть, Дарья Яковлевна гладила стриженую, уткнувшуюся ей в колени голову и худенькие вздрагивающие плечи, замирала, когда та бессвязно и горько начинала говорить о Василии.

— До последней минуточки с ним была. Пять часов он еще жил… И переливание крови делали. И профессора из Караганды вызвали. Прилетел, а его уже нет… Я с ним с первого дня на тракторе работала. Прицепщицей… И ведь за кого умер? За Люську-повариху. Она тут не знай с кем путалась. А он за нее — как за настоящую!..

— Она тоже человек, доченька, — кивая головой, мягко сказала Дарья Яковлевна.

— Да какой же она после этого человек? — всхлипывала девчушка. — Чтоб за нее вот так — на нож?.. Не хочу жить! Не буду!

— И это ты зря, — все так же мягко и настойчиво говорила Дарья Яковлевна. — У тебя все впереди. И счастье у тебя еще будет…

— Да как вы можете? — Лена подняла серые заплаканные глаза, мокрые щеки ее вспыхнули. — Никогда, никогда!

— Ну, как знаешь, как знаешь, — поспешила согласиться Дарья Яковлевна, хорошо зная, что правота — за ней…

Измученная, трое суток не смыкавшая глаз, девчушка тут же у нее и уснула. Сев у окна, Дарья Яковлевна, не чувствуя уже даже усталости, смотрела в черную чужую ночь. Что ж, завтра в обратный путь…

Словно подкинутая этой мыслью, Дарья Яковлевна встала, тихонько вышла на улицу и по каким-то непонятным признакам безошибочно отыскала в кромешной тьме дорогу к серебристой пирамидке.

Потрогав деревянную оградку, она легла на теплую землю, уткнувшись лицом в сухую горькую траву, застонала. В темноте громко и весело стрекотали кузнечики.

Становится прохладно.

Дарья Яковлевна застегивает ватник, обходит свои ночные владения и, прислушавшись, усмехается.

Ларьки стоят вдоль забора, за которым непроницаемо темнеет молодой сад Дома культуры. Оттуда доносится девичий смех и приглушенный басок; потом смех и басок разом стихают — целуются, наверное.

«Эй, по домам пора!» — в первую минуту по привычке строго хочется прикрикнуть Дарье Яковлевне, но вместо этого, стараясь не зашуметь, она прибавляет шаг. Чего спугивать — сами, поди, знают, когда расходиться. Пускай любят — пока любится. Коротка она, эта пора. Пока молодость, кажется, что всегда так будет — любовь да счастье. А потом и оглянуться не успеешь, как ушло все. Ровно птица вон — взмахнула крыльями, и нет ее.

Светает быстро — на погожий день.

Только-только было еще так темно, что хоть глаз выколи — перед рассветом всегда так, — и уже небо сереет; только, кажется, Дарья Яковлевна доходит от угла до угла и поворачивает назад, — глянь, а восток уже голубеет, вот-вот по нему и заря брызнет.

Оживает и трасса. После небольшого перерыва — нужно, наверно, и машинам когда передохнуть, — уже снова бегут, по-ночному еще посвечивая малиновыми бортовыми огоньками, тяжелые грузовики с дровами, с хлебом нового урожая, красные полупустые автобусы. Сама жизнь по трассе бежит.