Николай Почивалин - Роман по заказу

Рыжий, с белой звездочкой на лбу теленок появился откуда-то сбоку и, доверчиво уставившись на Якова, протяжно замычал. «Вот так-то, брат», — подмигнул ему Яков, почесал прикрытые мягкой шерсткой костяные бугорки.

— Бы-нь, бы-нь! — певуче позвала хозяйка, выйдя с ведром; напоив бычка, она опять ушла в дом, по-прежнему не взглянув на Якова, не сказав ни слова, — будто его и не было вовсе.

Лесник вернулся неожиданно быстро, энергичный. Легким шлепком отпустив лошадь, он выставил на стол две поллитровки, положил сдачу, весело крикнул:

— Кла-авк!

Она не замедлила выйти, неодобрительно покосилась на бутылки.

— Ну?

— Жена, — кивнул Тимофей Якову и, сочтя такое представление достаточным, объяснил, теперь уже ей: — Вот человек из Пензы. У нас пожить охотится. Ты как?

— Вы уже без меня столковались, чего ж спрашивать? — неопределенно, не соглашаясь и не отказывая, отозвалась Клавдия, маленькие свежие губы ее упрямо отвердели.

— Да я вас не стесню! Мне ведь ничего особенного не надо! — заторопился Яков, стараясь смягчить хозяйку. — Насчет молока там…

— Все подписано, — перебил Тимофей и, поиграв смоляными вытянутыми бровями, спокойно распорядился: — Тащи там чего, на скорую руку. Да квасу не забудь.

Клавдия молча ушла. Яков с некоторой опаской посмотрел ей вслед.

— Строгая она у вас.

— Кто, Клавка-то? — Тимофей ухмыльнулся. — Характер показывает. А ты чего выкаешь-то?

— Да так, с непривычки.

— Брось, не люблю. Да не больно я тебя и старше-то. — Он оценивающе оглядел Якова. — Тебе сколько? Четвертная-то есть?

— Двадцать шесть.

— А мне — тридцать первый, только-только четвертый-то разменял.

Хозяйка принесла початую сковородку жареной в яйцах рыбы, миску соленых огурцов и ушла снова. Яков спохватился, нагнулся над чемоданом.

— Я тушенки набрал, говяжья.

— Сиди, — без интереса отмахнулся Тимофей. — Ей вон и отдашь, в хозяйстве сгодится.

Во второй заход, все так же помалкивая, Клавдия принесла эмалированный, запотевший от холода чайник с квасом, каравай подового хлеба, вилки; семенящая за ней маленькая Рая, по-прежнему стараясь не смотреть на чужого дядю, поставила на скамейку два граненых стакана.

— Молодец, дочка! — похвалил Тимофей. — Дело знаешь.

— Выучишь, — сказала Клавдия, присев сбоку и взяв на колени дочку.

Тимофей промолчал, разлил водку, стукнул стаканом о стакан.

— Ну, давай — со знакомством.

Яков примерился — доза была для него велика, хотел спросить, почему не налили хозяйке, и промолчал. Чтобы не смотреть, как ловко, одним махом, выпил муж, она отвернулась.

— Ты чего это половинишь? — удивился Тимофей.

— Не могу, привычка. У нас насчет этого строго.

— А у нас вольно! — беспечно засмеялся Тимофей, смачно похрустывая огурцом.

— Больно уж вольно, — вставила Клавдия.

Тимофей опять смолчал, только покосившись на жену, потянулся налить по второй. Яков решительно запротестовал:

— Мне хватит, все.

— Дай ты человеку поесть, — вступилась Клавдия, хотя что-что, а уж закусывал Яков от души.

— Хватит так хватит, — согласился Тимофей.

Он выпил один, принялся за рыбу, выплевывая кости прямо на землю, поросший черной щетинкой подбородок его замаслился.

— Так ты, значит, машинистом?

— Да, машинист.

— На паровозе?

— Нет, на электровозе.

— Вон как! А мне, язви их, все электричество провести не могут. Я уж и столбы сам поставил.

— Без электричества, конечно, плохо, — поддакнул Яков.

— Летом-то еще ладно, темнеет поздно. А зимой надо бы. — Тимофей глотнул ледяного кваса, довольно крякнул и простодушно кончил: — Намерзнешься в лесу, придешь по-темному, только и удовольствия: тяпнешь да с бабой пораньше завалишься.

Клавдия густо покраснела; гневно блеснув потемневшими глазами, она резко поднялась, унося дочку прямо с куском рыбы в руках.

— Зря ты так при женщине, — осторожно упрекнул Яков.

— А чего? — чуть опешив, искренне удивился Тимофей. — Чай, житейское. Что она — девка, что ли?

В глубине души неприятная сцена покоробила Якова, в довершение он немножко захмелел и не удержался, припугнул:

— Смотри, будешь так относиться — без жены останешься. Найдет кого поласковей.

— Чего?.. Да кому она с дитем-то нужна? Их вон, девок-то, сейчас — хоть пруд пруди. Не-ет. У нас в деревне насчет этого строго. Случись чего, — черные цыганские глаза Тимофея глянули трезво и жестко, — разговор короткий. Топор вон, и голову напрочь!..

Он приложился к чайнику с квасом, блаженно отпыхнул.

— Это тебе, парень, не город. Туда я сам, бывает, приеду, выставлю на постоялом литр — и отказу нет. Ну, по маленькой, что ли?

— Я — нет, — чем-то задетый, снова отказался Яков.

Сунув опорожненную бутылку под стол, Тимофей открыл вторую, налил, помедлив, поменьше полстакана. По понятиям Якова, лесник давно уже должен быть бы в дымину пьяным, но на этого лесного чертяку вино, наверно, не действовало. Крякнув, он дочиста вымазал куском хлеба пустую сковородку, гибко подтянулся.

— Все. Теперь ты гуляй, устраивайся, а я кой-чего поделаю, и в баню пойдем. Всю дурь как рукой и сымет.

Договорились, что спать Яков будет на сеновале; его особенно устраивало то, что забираться туда можно не через двор, а снаружи, по лестнице, приставленной позади сарая. Получилось что-то вроде отдельной комнаты.

Солнце закатилось за верхушки сосен, но жара еще не спала, стала даже будто плотнее, ощутимей. Яков побродил по лесу, поел мелкой сладкой земляники и вернулся, когда тени стали уже гуще и между деревьев легонько засинело.

После бани чаевничали под сосной — неторопливо, долго. Тимофей успел побриться, выглядел свежим и трезвым, как стеклышко, довольно и шумно схлебывал с блюдца. Яков отдыхал, прислушиваясь к глубокой непривычной тишине, разливающейся по земле вместе с сумерками.

— Славно у вас тут.

— Жить можно, — согласился Тимофей, по-своему, более практически, истолковав слова Якова. — Ты глянь вот: молоко, масло, яйца, картошка — все свое. Квартира бесплатная, дрова не купленные.

— Все и счастье, — негромко сказала Клавдия; с непросохшими волосами, собранными лентой в один пышный узел, в коротком старом платье без рукавов, устало положивши руки на стол, она была сейчас какая-то тихая, кроткая, без своей дневной отчужденности.

— А что, мало тебе? Погнулась бы, как бабы, в поле.

— Будто я и не работала там.

— Забыла, значит. — Тимофей отставил чашку, сладко потянулся. — Ну ладно, на боковую пора. Ты, парень, на сеновале, смотри, огнем не балуй. Сено — что порох.

— Нет, конечно.

— То-то. — Тимофей поднялся, положил руку на плечо жены. — Пошли, хозяйка.

— Сейчас, приберусь тут. — Клавдия сделала неуловимое движение, словно хотела освободиться от руки мужа.