Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание

Еще раз прошу извинить меня за мое долгое молчание, потому что я был страшно занят проектом гостиницы. Мне нужно было его кончить, а работы было много и голова совершенно забита, так что я не мог писать. Вообще я постоянно занят и сейчас опять приступаю к проекту богадельни, тоже будет очень много работы. Работы-то много, а заработок = 0, так как за труд ничего не поучаешь. Приехать на похороны я не мог, потому что меня бы все равно не отпустили. Шлю мой душевный привет тебе, Ивану Сергеевичу, крепко жму ваши руки, целую тебя и Сережу, и Ивана Сергеевича.

Да хранит вас Господь, желаю милости Божией и всякого благополучия.

Кланяюсь всем. Ваш дядя В. Вейденгаммер [15] Цит. по: Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Борис Зайцев. Иван Шмелев. СПб., 2003. С. 265. Сестра Оля — монахиня Шамординской обители О. А. Лихачева; слова о смерти любимого человека относятся к умершей жене Вейденгаммера; упомянутый в конце письма Сережа — сын Шмелевых. .

Возвращение Шмелева к Церкви, переоценка мировоззренческих аксиом — все это случилось не без влияния жены, которое было совершенно очевидным для людей, окружавших писателя. Например, об этом в статье «Религиозный путь И. С. Шмелева» (1950) писал близкий Шмелеву в эмиграции философ Антон Владимирович Карташев.

В августе 1895 года, по инициативе Ольги Александровны, молодожены отправились путешествовать в Валаамский Преображенский монастырь на северо-западе Ладоги. Перед путешествием было решено получить благословение у старца Варнавы в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой лавры. В очерке Шмелева «У старца Варнавы» читаем: «Подходим. Бокль, Спенсер, Макс Штирнер… — все забылось. Я как будто прежний, маленький, ступаю робко… — „благословите, батюшка, на путь…“ <���…> Смотрит внутрь, благословляет. Бледная рука, как та, в далеком детстве, что давала крестик. Даст и теперь?.. — „А, милые… ну, живите с Господом“. Смотрит на мой китель, студенческий, на золотые пуговицы с орлами… — „служишь где?“— Нет, учусь, учусь еще. Благословляет. Ничего не скажет? Надо уходить, ждут люди. Кладет мне на голову руку, раздумчиво так говорит: „превознесешься своим талантом“. Всё. Во мне проходит робкая мысль: „каким талантом… этим, писательским?“ Страшно думать».

Думать было страшно, но через два года, в 1897-м, была опубликована первая книга Шмелева — путевые очерки «На скалах Валаама», написанные по впечатлениям от паломничества. Шмелев рассказал в них о своей радости от увиденного в обители; он писал о духовной силе монахов, об их расположенности к труду — монах работает для Бога. А еще хорошо то, что в монастыре человеческое не затирается и среди монахов унылых нет. Насельники сильны идеей, и пока она жива, их духовная община не переродится в простую артель. Но суровы правила устава… и по звонку ходи, и клобук в положенный час снимай… все-таки монастырская дисциплина обезличивает… Шмелев — мирской человек, и монахи ему представляются словно живыми мертвецами: иноки молятся — и думают о смерти, они мир оставили, а в Шмелеве сильна укорененность в заботах суетного света, он даже ироничен и по отношению к монашескому плотскому аскетизму, и по отношению к паломникам — любопытствующим купцам.

Он по-толстовски ценит во всем сущем силу жизни и не понимает самоотречения от живой жизни. По Толстому, «есть одно средство любить Бога: оно состоит в том, чтобы любить себя, свое божественное „я“, так же, как мы любим свое телесное „я“, т. е. жить для этого „я“, руководиться в жизни его требованиями и потому ничем не огорчаться, ничего не бояться и все считать для себя (этого „я“) возможным» [16] Толстой Л. Н. Философский дневник. С. 42. Запись 26.12.1901. . Шмелев влюблен, в нем силен инстинкт жизни, и ему в мире радостно. От слов монаха о рае, который лучше земной жизни, о необходимости печься о душе и не давать ее во власть врагу человеческому, на автора очерков повеяло мраком могилы.

В отношении Шмелева к Валаамским насельникам было много общего с настроениями интеллигенции того времени. Например, Василий Васильевич Розанов в 1906 году записал такую мысль: монастырь суть «длинная мантия гроба» [17] Розанов В. В. Таблица вопросов религиозно-философских // Розанов В. В. Собр. соч.: Около церковных стен / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. М., 1995. С. 493. , и гроб этот монастырем преображается в поэзию и метафизику. В 1908 году были опубликованы близкие по жанру шмелевской книге путевые очерки Михаила Пришвина «За волшебным колобком», автор которых к вере тоже относится своеобразно. Соловки в его понимании святая земля, но… «…я верю в это лишь в то время, когда кормлю с богомольцами чаек. А как только прихожу в монастырскую келью и особенно в свой отдельный нумерок, то сейчас же все исчезает. Хочу писать о чем-то высоком, а выходят анекдоты…» [18] Пришвин М. М. Собр. соч.: В 8 т. М… 1982. Т. 1. С. 250. . Встретившийся Пришвину богомолец говорит, что старцы теперь не те стали, слабые.

«На скалах Валаама» Шмелев отнес в «Русское обозрение». Через месяц он вновь был в редакции. Тот же усатый швейцар, та же леонтьевская пальма, тот же леонтьевский стол, тот же редактор. Рукопись брали при условии внесения некоторых исправлений: и редакция, и цензура не могут согласиться с авторской трактовкой монашеского аскетизма. Шмелев отказался от какой-либо правки и рукопись забрал. Его не соблазнил даже гонорар: редактор посулил четыреста рублей за журнальную публикацию и сто рублей за триста оттисков в виде книжечки.

Книгу все-таки издать удалось — за счет автора и без предварительной цензурной правки. Но тираж был задержан по распоряжению обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева. Шмелева вызвали в Цензурный комитет на Кисловке. Он смотрел на одутловатое лицо князя Н. В. Шаховского и слушал его цензорский приговор.: «Вы… автор? Это что же, пикник из Валаама устроили? Не возражайте. Так нельзя-с. И порнография… Да позвольте, у вас бабы моют в банях… мужчин! Ну, не на Валааме… еще бы вы — на Валааме! В Финляндии, но в книжке о Валааме! И про пьяных купчиков и девок…» («Первая книга», 1934). По всему цензорскому экземпляру книги были сделаны пометки красным карандашом. Следующая встреча автора и цензора прошла за вечерним чаем, и цензор уже напоминал доброго дядю. И вообще он человек приятный… и коньяк в чай предлагает… и кабинет его весь в книгах… и запрещенные книги показывает… И уже не так больно соглашаться на сокращение в двадцать семь страниц. Правка шла с трудом и растянулась на четыре вечера. Да, собственно, деваться некуда — книгу просто запретят. Хороший человек князь Шаховской… жаль, погиб при взрыве на Аптекарском.