Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона

И все время, пока Наполеон спешил от победы к победе, пока он стремительно завоевывал мир, пока он совершал свое триумфальное шествие через итальянские города как освободитель Италии, его страстное корсиканское сердце, полюбившее впервые истинной любовью, невыразимо страдало в разлуке с возлюбленной. Ее образ не покидал его ни днем, ни ночью. Ни шум битвы, ни ликование победы не могли изгнать этого образа из его мыслей. Неразлучный с Жозефиной в своем сердце, воодушевлял он своих солдат на новые победы; для Жозефины выигрывал он сражения, для Жозефины завоевывал он города и страны – все только для нее. Любовь к ней и любовь к бессмертной славе были его неразлучными и постоянными путеводителями.

Но его Жозефина, эта слабая и обожающая жизнь Жозефина, была в Париже, в огромном обольстительном Париже; она осталась там одна. Письма, которые говорят ей языком такой всепоглощающей страсти, непонятны для нее. Она чувствует далеко не так, как Наполеон. Та страстная тоска, которая снедает его, не находит отклика в ее сердце. Она или ничего не пишет, или же ее письма холодны и официальны. Время от времени в ее письмах проскальзывает даже церемонное «вы» вместо сердечного «ты». Наполеон же, наоборот, день и ночь думает о ней; он почти даже готов проклинать славу и почести, которые держат его вдали от возлюбленной. «Не проходило ни одного дня, – пишет он ей однажды, – когда бы я не любил тебя, ни одной ночи, когда я не держал бы тебя в объятиях. Что бы я ни делал, я проклинаю славу и честолюбие, которые отрывают меня от души всей моей жизни. Погруженный в дела, во главе моих войск, на поле битвы – всюду, всюду я ношу в сердце мою обожаемую Жозефину. Она одна владеет всеми моими мыслями и чувствами! А ты, в твоих письмах от 23 и 26 Вантоза, пишешь мне «вы». Ты называешь меня на «вы»! О, злая, как ты могла написать подобные письма! Холодом веет от них. А между 23 и 26 прошло четыре дня. Что же ты делала эти дни, что не могла написать своему мужу?»

Четыре дня – это была целая вечность для Наполеона, для него, который писал ей почти ежедневно. Письмо за письмом летит к ней в Париж, чтобы она приезжала к нему в Милан разделить с ним славу и счастье. Все страстнее звучит призыв Наполеона к любимой женщине. «Приезжай скорей… если ты будешь медлить, то застанешь меня больным. Тягости войны и твое отсутствие – нет, всего этого уже слишком много для меня!» Он упрашивает, он умоляет, он почти ревнует к Жюно, который вскоре будет иметь счастье видеть Жозефину в Париже, потому что он должен передать Директории двадцать два завоеванных знамени. И сердце Наполеона вновь наполняется надеждами, что, может быть, она приедет вместе с этим вестником побед. «Ты должна приехать с ним, слышишь? – пишет он 24 апреля 1796 года. – Если, на мое несчастье, он вернется один, то я буду безутешен. Он увидит тебя, мой обожаемый друг, он будет дышать с тобой одним воздухом! Может быть, ты удостоишь его единственной, бесценной милости поцеловать твою щеку! А я, я буду здесь один и далеко-далеко от тебя! Но ты ведь приедешь вместе с ним, не правда ли? Ты будешь скоро здесь со мной, у моего сердца, в моих объятиях. Достань же крылья! Лети, лети скорей! Но поезжай с удобствами; дорога длинна, плоха, утомительна… Моя возлюбленная, будь чаще в мыслях со мной!..»

Сколько заботливости, сколько тоски, сколько надежды и какая бесконечная любовь заключены в этих письмах Наполеона! Малейший знак внимания со стороны Жозефины сделал бы его счастливейшим из смертных. Но она, она не пишет, она не приезжает! Она находит смешным требование своего мужа последовать за ним на войну, хотя бы он и любил ее до безумия. Это беспредельное чувство, внушенное ею, этого человека, который любит ее больше, чем славу, она находит смешным, «drôle». Конечно, ей очень льстил весь этот почет и поклонение, которым ее окружали как супругу генерала Бонапарта, но ехать, ехать к нему – нет, этого она не могла! Эти пламенные письма, которые, по словам мадам Ремюза, написаны языком такой сильной страсти, полны таких глубоких переживаний, таких диких и вместе поэтических выражений, дышат любовью, до того не похожей на обычную, что каждая женщина гордилась бы подобными письмами, – эти письма не трогают Жозефину. Ей казалась смешной и наивной эта супружеская любовь. Она в душе посмеивалась над человеком, который проявляет такие чувства к своей законной жене.

Наполеон же, напротив, со своей строго буржуазной моралью корсиканца, относился к браку как к святыне. Эта мораль предписывает мужчине жениться, любить свою жену и быть любимым ею. И он, который впервые испытывал такую любовь, в своей страстной потребности любить и быть любимым настолько бурно выражал эту любовь, что Жозефина не могла понять его. От нее зависело удержать на всю жизнь эту страстную преданность нетронутого сердца. Если бы она смогла понять Наполеона в первые месяцы их брачной жизни, если бы она принесла ответное чувство на его горячую любовь первых дней их союза, то весьма возможно, что впоследствии Наполеон, даже из государственных соображений, никогда не решился бы порвать тех уз, которыми вначале он был связан с нею так крепко.

Но Жозефина в то время любила жизнь и ее удовольствия больше, чем своего мужа. Она так хорошо веселилась в этом прекрасном веселом Париже, – в этом Париже, который как нельзя лучше подходил к ее ветреному характеру креолки и с которым ей так невыразимо тяжело было бы расстаться. И ей, ей велят идти вместе с мужем в самый пыл сражения, в черные облака порохового дыма! Разве г-н де-Богарне требовал от нее чего-нибудь подобного? Ее зовут делить с Бонапартом его славу, завоеванную его гением? Но ведь это делается куда лучше в Париже, в милом Париже, где в честь супруги прославленного героя устраиваются празднества, где она играет теперь первую роль! Парижане называли ее «Notre Dame des Victoires» и превозносили ее, как раньше Терезию Тальен в качестве «Notre Dame de Thermidor».

В Италии Жозефину ожидали слава и почести, собственный, отделанный специально для нее замок, предоставленный князем Сербеллони в ее распоряжение. В Милане ее ожидали любовь, преданность, нежность и страсть, но разве все это могло заменить ей Париж? Она охотно променяла бы все дворцы в мире на свою квартирку на улице Шантерен. Париж! Она была связана всеми фибрами своего сердца с этим Парижем! Но, однако, ни ее упорство, ни слезы, ни даже мнимая беременность не помогли ей: в один прекрасный день ей пришлось серьезно подумать о путешествии в Италию.

Наполеон неутомим в своих просьбах и мольбах. Уже наряду с любовью и неутешимой страстью в его письмах проглядывает беспокойство, что Жозефина не любит его. Эта мысль преследует его как кошмар. Он делает Мармона своим поверенным. Часто с чисто юношеской фантазией он говорит ему о своей любви к Жозефине. Тот факт, что она все время откладывает свой отъезд из Парижа, причиняет ему несказанные муки, и временами они разрешаются вспышками ревности. Ужасные предчувствия овладевают им. Однажды портрет Жозефины, миниатюра работы Изабей, который он всегда носил при себе, упал и стекло на нем разбилось. Суеверный Наполеон смертельно побледнел и сказал своему адъютанту: «Мармон, моя жена или очень больна, или изменила мне!».