Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона

Победитель при Лоди вступил в Милан. Как римский триумфатор он прошел победным шествием через Ломбардию, которая взирала на него как на избавителя от австрийского ига. Вся семья его приехала туда же, чтобы принять участие в его триумфе и погреться в лучах его славы. Летиция спешно приехала из Марселя с младшими членами семьи, Полиной, Каролиной и Жеромом, чтобы полюбоваться на своего «большого генерала» и кстати испросить его разрешения на брак Полины с генералом Леклерком. Элиза, старшая из сестер, выехала вперед вместе с Бачиокки, наконец, и неверная Жозефина решилась расстаться с шумным Парижем и его празднествами. Целый блестящий штаб храбрых офицеров окружал молодого генерала. Бертье, в свои сорок пять лет казавшийся почти стариком перед Бонапартом, Жюно, Ожеро, Массена, Мармон, Луи Бонапарт, Лемаруа, Лаварет и другие – все они глядели на него с восхищением и обожанием. Миланцы спешили посмотреть на молодого человека, который в течение двухмесячного похода сумел стать в один ряд с величайшими полководцами истории.

Его маленькая фигурка, его необычайная худоба и бледное, болезненное лицо, точно сжигаемое внутренним огнем, – все это противоречило только что совершенным им блестящим деяниям. Не верилось, чтобы этот на вид такой тщедушный человек мог перенести все бесконечные лишения и тяготы войны. И однако его тело было точно из железа. Его энергия, его строгое наблюдение за самим собой, простота его нравов и привычек среди разнузданной свободы и распущенности, царившей в его армии, – все это вызывало величайшее удивление и восхищение. Всем хотелось видеть героя лицом к лицу. Прекраснейшие женщины Италии страстно ждали хоть одного взгляда серьезных серых глаз победителя, но напрасно. «Его характер, – говорит «Mémorial de Salélène», – был слишком силен для того, чтобы позволить ему впасть в ошибку: под цветами он чуял пропасть. Его положение было в высшей степени щекотливо; он начальствовал над старыми генералами, и задача его была тяжела. Завистливые взгляды следили за каждым его движением. Он был осторожен. Его счастье зависело от его ума. Ему так хотелось забыться хоть на один час, – а сколько из его побед зависели не больше чем от одного часа!»

В замке Момбелло, недалеко от Милана, весной 1797 года молодой победитель поселился на некоторое время как владетельный князь. Триста польских легионеров находились на страже дворца. Здесь он принимал иностранных парламентеров, здесь он заключал договоры, повергавшие в изумление весь мир. Сюда он привлекал всех выдающихся художников и ученых и приобрел через это популярность, равносильную его славе. Все, сколько было в Италии знаменитостей, честолюбцев, интриганов и восторженных людей, все спешили сюда, чтобы преклониться перед великим человеком. Сам Бонапарт был бодр и приветлив и выделялся с самой выгодной стороны среди своего молодого придворного штата. «В то счастливое время, – говорит Мармон, – он разливал вокруг себя очарование, которому поддавались все окружающие… он обнаруживал действительно благодарное и доброжелательное, могу сказать даже, впечатлительное сердце». Когда, утомленный делами, празднествами и приемами, он удалялся на один из тихих островков на Lago di Сото или Lago Maggiore, тогда он всецело отдавался очарованию итальянской музыки, а особенно итальянского пения. «Итальянцы, – говорил он, – единственный народ, который может сочинять оперы».

Прелестный островок Isola Bella был в такие моменты его любимым местопребыванием. В обществе Жозефины и некоторых преданных друзей или же окруженный всем своим штабом и всей семьей, среди пиний и кипарисов, темная зелень которых оживлялась яркими красками цветущих роз и олеандров, внимал он божественному пению дивной Грассини из миланского театра «La Scala». Она влагала весь жар любви, все преданное самозабвение в свое дивное контральто, которое то страстно, то с отчаянием, казалось, умоляло об одном взгляде из очей победителя. Но он не видел и не замечал никого, кроме своей очаровательницы Жозефины.

Джузеппина Грассини, перед красотой и талантом которой преклонялась вся Италия, молодая певица, которая в роли Джульетты [18] сумела достигнуть идеала и как никакая другая пела в дивном дуэте с Ромео:

была наряду с Бонапартом самой популярной личностью в Милане. Чужеземные и туземные князья добивались ее благосклонности. Принц Август Английский, позднее герцог Суссекский, почитал счастьем для себя быть рабом прекрасной примадонны, которой нравилось запрягать его в свою триумфальную колесницу и править им одним взглядом своих огневых глаз. Только на него, на единственного, на генерала Бонапарта ее красота не производила впечатления. Он видел в ней только театральную красоту и слышал только ее великолепный голос. А для него-то именно Джузеппина хотела быть не артисткой, а женщиной. Ей было двадцать четыре года, она была высока и стройна, с черными волосами и огневыми глазами, настоящий тип красавицы-итальянки [19] . Густые, черные брови резко выделялись на ее смуглом, матовом лице. Ее взгляд горел любовью и страстью, ее движения были одновременно изящны и величественны. И всего этого не замечал генерал Бонапарт! Он видел только Жозефину с ее пленительной, неподражаемой грацией креолки.

Три года спустя, когда его любовь к Жозефине уже получила значительную трещину, он во второй раз вступил в Милан, увенчанный лаврами, и только тогда впервые он заметил красоту певицы. Но в то время Джузеппина Грассини была уже далеко не той, что была раньше. Она приближалась к критическому для всех южанок тридцатилетнему возрасту и сама с унынием и горечью говорила Бонапарту: «Тогда (в 1797 году) я была в расцвете моей красоты и моего таланта. Всюду говорили только обо мне. Я ослепляляла все взоры, я воспламеняла все сердца. Только молодой генерал оставался холоден, и только им одним были заняты все мои мысли. Странная ирония судьбы! Когда я чего-нибудь стоила, когда вся Италия лежала у моих ног, когда я героически отклоняла все домогательства ради одного единственного взгляда ваших глаз, тогда я не могла добиться этого взгляда. А теперь вы останавливаете свой взгляд на мне, когда я не стою вашего внимания, когда я уже недостойна вас».

Наполеон относит день своего первого более близкого знакомства с певицей к 1805 году, когда он короновался королем Италии. Но и на этот раз, как и в случае с мадам Тюро, память, по-видимому, изменяет узнику острова Св. Елены. Из каких соображений мог бы победитель при Маренго отвергнуть Джузеппину весной в 1800 году, когда она вместе с певцом Маркези воспевала его победы? Жозефина уже не была единственной царицей его сердца; мадам Фурес в Египте дала ему вкусить от древа познания добра и зла. Победная слава не повергала его больше в состояние все забывающего опьянения, как в те времена, когда он говорил своим одетым в лохмотья солдатам: «Вы наги и почти умираете от голода!.. Ваше терпение и ваше мужество достойны удивления… но это не дает еще вам славы! Никакой блеск не озаряет ваши головы. Я же хочу повести вас в плодороднейшую страну. Богатые провинции, огромные города будут отданы в вашу власть. Там вы найдете славу и богатую добычу».