Василий Шульгин - Последний очевидец

Татьяна Дмитриевна Ларина чувствовала себя на своем месте «в тиши забытого селенья», но судьба беспощадно бросила ее в блистательную столицу. Но Екатерина Викторовна не хотела довольствоваться скромной долей машинистки у киевского нотариуса и поднималась по социальной лестнице не только по желанию судьбы, но и собственным произволением. Не Пушкин, а Лермонтов предсказал ее долю:

Одной из этих пальм была Екатерина Викторовна.

Впрочем, в эти трудные времена был один взор, который взирал на пальму с нескрываемым восхищением.

У пятилетнего мальчика были красивые глаза и длинные ресницы. Слишком длинные. Поэтому иногда из детской доносился жалобный крик: «Ресницы!»

И все взрослые умели эти слишком длинные ресницы вытаскивать из-под век, куда они забирались. Прошло десять лет. Глаза остались красивыми, ресницы длинными, но теперь последние вели себя пристойно.

Пятнадцатилетний подросток имел успех там, где взрослые терпели поражение. Ему удалось расшевелить скучающую красавицу. Она улыбалась в ответ на веселые дерзости своего не очень робкого пажа. Губы смеялись, но красивые глаза выражали обожание. Смелость и почтительность. Чего еще надо?

Однако выдвинуло ее в люди черное платье. Оно было изящным контрастом на вечерах, где она бывала. Благородная тень, в противовес безвкусному богатству!

Это были вечера благотворительные. Там, где хотели помочь нищете, роскошь была совершенно неуместна. La dame en noir (дама в черном) привлекала внимание. Некоторые думали, что она в трауре. Этого не было, но могло быть. В этом случае это был бы траур по мертвым душам.

Как бы там ни было, но Екатерина Викторовна бывала на благотворительных вечерах не для того, чтобы развлекаться. Она тут зарабатывала деньги, но не для себя, а для бедных. Просто бедных или бедных студентов. Богатых студентов было совсем мало.

Некоторые из них на своих шинелях носили белую шелковую подкладку и их называли белоподкладочниками. Я мог бы быть одним из них, но дух этой золотой молодежи мне не нравился. Однако именно «белые подкладки» с бантом на груди были распорядителями на благотворительных вечерах.

Главная масса студентов состояла из бедных и на благотворительных вечерах не присутствовала. Что такое в то время был «бедный студент»? Так как я лично был студентом состоятельным, то меня товарищи по курсу выбрали членом некоей коллегии, которой было поручено составить список бедных студентов, то есть нуждающихся в помощи. Втроем мы обошли много квартир и опросили сотню студентов. Пришли к выводу: если студент получает от родителей или зарабатывает уроками двадцать пять рублей в месяц, то его надо считать достаточно обеспеченным, в помощи он не нуждается.

Студентам, получающим меньше, доплачивали до двадцати пяти рублей из средств, отпускаемых казной или благотворительными обществами. По крайней мере, так было в политехникуме. При университете же Святого Владимира издавна существовало «Общество помощи недостаточным студентам». Одним из источников этого общества были благотворительные вечера.

На красиво декорированной эстраде la dame en noir (дама в черном) продавала шампанское в ряду других дам, часто разодетых, но не всегда красивых. Продажа около черного платья шла бойко. Очевидно, эта строгая девушка, редко кого дарившая улыбкой, нравилась. Около нее толпились стар и млад.

Шампанское продавалось бокалами. Цены не было. Меньше пяти рублей, мне кажется, не давали. Десять рублей считалось ценой приличной. Но улыбка, насколько помню, дарилась двадцатипятирублевым жертвователям. Сторублевики сверх улыбки получали ласковое «благодарю», сопровождаемое сиянием васнецовских глаз.

Это, пожалуй, было даже трогательно.

Быть может, трогательной показалась эта красивая девушка в черном, поблагодарившая от имени бедных и одного молодого поляка, помещика не без средств. Ведь она, подумал он, и сама бедна. По окончании вечера он попросил разрешения отвезти ее домой ввиду очень скверной погоды.

Шел дождь со снегом. Она согласилась. В экипаже с закрытым верхом темновато, но когда уличные фонари заглядывают внутрь, красивые глаза сияют. Они что-то обещают и в то же время отказывают. Она простилась с ним на пороге «киевлянинского» дома. Он поцеловал ручку в белой перчатке. Больше ничего? А что еще надо? Он узнал, где она живет.

Машинистка киевского нотариуса не принадлежала к кругу княгинь и графинь, о которых писал Апухтин. Но она всей душой стремилась туда. Пока что она полюбила молодого поляка, красивого, ласкового, почтительного. Он сделал ей предложение. Она его приняла. Но…

Мать жениха объявила сыну, что она проклянет его и его жену, если он женится на русской. Напрасно он доказывал, что Гошкевичи, в сущности, польская фамилия, только обрусевшая, мать не согласилась. И Ромео отступил.

Джульетта тяжело перенесла этот разрыв, и сердце ее наполнилось ядом. Мстить! Она отомстила тем, что вышла замуж. Избранник был ничуть не хуже неверного поляка. Молодой, красивый, богатый помещик, имевший на Полтавщине две с половиной тысячи десятин.

Он принадлежал к малороссийской аристократии. Его предок 8 января 1654 года подписал постановление Переяславской Рады о воссоединении Руси Киевской с Московской. Кроме того, он, Владимир Николаевич Бутович, был на хорошей дороге — 16 декабря 1907 года его причислили к Министерству народного просвещения.

В звании инспектора народных училищ молодые богатые люди начинали свою карьеру. Это было звание почетное, а служба интересная. Объезжая школы, такой инспектор знакомился не только с ними, но и с деревней вообще, узнавал ее нужды и мог быть ей полезен, в особенности если он, как Бутович, имел прямой доступ к генерал-губернатору обширного Юго-Западного края.

Месть была свершена блестяще. Бывшая машинистка теперь была любима, богата и знатна.

Однако ни богатство, ни знатность, ни сладость мести не дали Екатерине Викторовне счастья. И по очень простой причине: она своего блестящего мужа не любила. Не полюбила она и ребенка, который у них родился. Она скучала, как прежде. В богатой полтавской усадьбе не было для нее ни света, ни тепла. И честолюбие, временно удовлетворенное, проснулось в ней снова.

И стали три пальмы на Бога роптать: