Василий Шульгин - Последний очевидец

Так было и на этот раз. За кофе Великий князь заговорил о том, для чего он нас, собственно, позвал, одного из основателей «Союза освобождения» прогрессиста Николая Николаевича Львова и меня:

— Дело обстоит так… Я только что был в Киеве… И говорил со вдовствующей Императрицей… Она ужасно обеспокоена… Она знает все, что происходит, и отчасти после разговора с ней я решился… Я решился написать письмо Государю… Но совершенно откровенно… до конца… Все-таки я значительно старше, кроме того, мне ничего не нужно, я ничего не ищу, но не могу же я равнодушно смотреть, как мы сами себя губим… Мы ведь идем к гибели… В этом не может быть никакого сомнения… Я написал все это… Но письмо не пришлось послать… Я поехал в Ставку и говорил с ним лично. Но, так сказать, чтобы это было более определенно… к тому же я лучше пишу, чем говорю… я просил разрешения прочесть это письмо вслух… И я прочел…

Великий князь стал читать нам это письмо.

Что было в этом письме?.. Оно было написано в сердечных родственных тонах — на «ты»… В нем излагалось общее положение и серьезная опасность, угрожающая трону в России. Много места было уделено Императрице. Была такая фраза: «Конечно, она не виновата во всем том, в чем ее обвиняют, и, конечно, она тебя любит…» Но… но страна ее не понимает, не любит, приписывает ей влияние на дела — словом, видит в ней источник всех бед…

Государь выслушал все до конца. И сказал:

— Странно… Я только что вернулся из Киева… Никогда, кажется, меня не принимали, как в этот раз…

На это Великий князь ответил:

— Это, быть может, было потому, что ты был один с Наследником… Императрицы не было…

Великий князь стал рассказывать еще… много ушло из памяти — боюсь быть неточным.

В конце концов Львов спросил:

— Как вы думаете, Ваше Высочество, произвели впечатление ваши слова?

— Не знаю… может быть… боюсь, что нет… Но все равно… Я сделал… я должен был это сделать…

— Вы уезжаете?

Я уезжал в Киев. Пуришкевич остановил меня в Екатерининском зале Таврического дворца. Я ответил:

— Уезжаю.

— Ну, всего хорошего.

Мы разошлись, но вдруг он остановил меня снова.

— Послушайте, Шульгин, вы уезжаете, но я хочу, чтобы вы знали… Запомните шестнадцатое декабря…

Я посмотрел на него. У него было такое лицо, какое у него уже раз было, когда он мне сказал одну тайну.

— Запомните шестнадцатое декабря…

— Зачем?

— Увидите, прощайте…

Но он вернулся еще раз.

— Я вам скажу… Вам можно… Шестнадцатого мы его убьем…

— Кого?

— Гришку.

Он заторопился и стал мне объяснять, как это будет. Затем:

— Как вы на это смотрите?

Я знал, что он меня не послушает. Но все же сказал:

— Не делайте…

— Как? Почему?

— Не знаю… противно…

— Вы белоручка, Шульгин.

— Может быть… Но, может быть, и другое… Я не верю во влияние Распутина.

— Как?

— Да так… Все это вздор. Он просто молится за Наследника. На назначение министров он не влияет. Он хитрый мужик…

— Так, по-вашему, Распутин не причиняет зла монархии?

— Не только причиняет, он убивает ее.

— Тогда я вас не понимаю…

— Но ведь это ясно. Убив его, вы ничему не поможете… тут две стороны. Первая — это то, что вы сами назвали «чехардой министров». Чехарда происходит или потому, что некого назначить, или кого ни назначишь, все равно никому не угодишь, потому что страна помешалась на людях «общественного доверия», а Государь как раз к ним доверия не имеет… Распутин тут ни при чем… Убьете его — ничто не изменится…

— Как не изменится?..

— Да так… Будет все по-старому… Та же «чехарда министров». А другая сторона — это то, чем Распутин убивает: этого вы не можете убить, убив его… Поздно…

— Как не могу? Извините, пожалуйста… А что же, вот так сидеть?.. Терпеть этот позор? Ведь вы же понимаете, что это значит? Не мне говорить — не вам слушать. Монархия гибнет… Вы знаете, я не из трусливых… Меня не запугаешь… Помните вторую Государственную Думу… Как тогда ни было скверно, а я знал, что мы выплывем… Но теперь я вам говорю, что монархия гибнет, а с ней мы все, а с нами Россия… Вы знаете, что происходит? В кинематографах запретили давать фильмы, где показывалось, как Государь возлагает на себя Георгиевский крест. Почему?.. Потому что как только начнут показывать, — из темноты голос: «Царь-батюшка с Егорием, а Царица-матушка с Григорием…»

Я хотел что-то сказать, он не дал.

— Подождите. Я знаю, что вы скажете… Вы скажете, что все это неправда про Царицу и Распутина… Знаю, знаю, знаю… неправда, неправда, но не все ли равно? — я вас спрашиваю. Пойдите — доказывайте… кто вам поверит? Вы знаете, Гай Юлий был не дурак: «И подозрение не должно касаться жены Цезаря…» А тут не подозрение… тут…

Он вскочил:

— Так сидеть нельзя. Все равно. Мы идем к концу. Хуже не будет. Убью его как собаку… Прощайте…

Когда наступило 16 декабря, они его действительно убили…

Это была попытка спасти монархию старорусским способом: тайным насилием…

Весь XVIII век и начало XIX прошли под знаком дворцовых переворотов. Когда «случайности рождения» (выражение Ключевского) подвергали опасности единодержавие, какие-то люди, окружавшие престол, исправляли «случайности рождения» тайным насильственным способом… При этом иногда обходилось без убийства, иногда нет…

В начале ХХ века эти люди стали мельче… На дворцовый переворот их не хватало… вместо этого они убили Распутина…

Цели это, конечно, не достигло. Монархию это не могло спасти, потому что распутинский яд уже сделал свое дело… что толку убивать змею, когда она уже ужалила…

Но при всей его бесцельности убийство Распутина было актом глубоко монархическим…

Так его и поняли…

Когда известие о происшедшем дошло до Москвы (это было вечером) и проникло в театры, публика потребовала исполнения гимна.

И раздалось, может быть, в последний раз в Москве:

Боже, Царя храни…

А через три дня, 21 декабря 1916 года, Царь со своей семьей тайно в небольшой часовне недалеко от Царского Села присутствовал, по его словам, при грустной картине. В конце дня он записал: «Гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, стоял уже опущенным в могилу, вырытую под иконостасом часовни, отец Александр Васильев отслужил литию, после чего мы вернулись домой. Погода была серая при 12° мороза. Погулял до докладов…»

После Февральской революции прах «старца» был найден солдатами и сожжен в Парголовском лесу вместе с гробом.

Роковым человеком Александр Блок назвал Протопопова. Он считал, что Распутин накануне своей гибели как бы завещал Протопопову свое дело и тот исполнил его и, сам того не желая, сыграл решающую роль в ускорении гибели династии.