Василий Шульгин - Последний очевидец

Не успели оглянуться, как настал решающий день: выборы уполномоченных от мелких землевладельцев. Как сказано выше, они происходили в трех местах. В одно из них я просил поехать Сенкевича, чтобы помочь людям, ничего во всех этих выборах не понимающим. В два других места вызвались ехать братья Лашинские. Они были наши дальние родственники. Один служил в имении сестры управляющим, другой перешел от нас на такое же место к астроному, генералу Ивкову. Этот сидел себе в своей лаборатории, не принимая никакого участия в наших трудах. Про него можно было сказать словами Лермонтова:

Такую же позицию, кто астрономическую, кто ироническую, как, например, главный остряк уезда барон Меллер-Закомельский, кто просто: «Моя хата с краю, ничего не знаю», заняли и некоторые другие полноцензовики. На них нельзя было рассчитывать. Все дело было в уполномоченных. Что даст наша тактика и стратегия?

Когда утром этого решительного дня я посмотрел на градусник, то подумал: «Чего можно ожидать, если мороз тридцать градусов? Кто поедет? Мороз в тридцать градусов по Реомюру, по Цельсию около сорока, для Волыни вещь исключительная».

Но вечером приехали Сенкевич и Лашинские и привезли радостные вести.

Мороз не испугал. Явились! Приехали тучами. Но выборы едва не сорвались на том, что трудно было предвидеть.

Во всех трех избирательных пунктах уезда было одно и то же. Огромное численное превосходство наиболее мелких избирателей, назовем их для простоты однодесятинниками. Они быстро сообразили, что в их руках сила, и решили выбирать уполномоченных только из своей среды, то есть от бедноты. Тогда более зажиточные сказали:

— Если так, то чего же нам ждать, мерзнуть тут? Едем домой. Они и без нас сами себя выберут.

И вот тут и спасли положение наши агитаторы. Они пошли к однодесятинникам и сказали им:

— Вас-то много, да земли у вас мало.

— Ну так что?

— А то, что перед самыми выборами будут считать землю. Сколько у вас ее есть всего. Будут считать только землю тех, кто вот тут в собрании присутствует. А землю тех, что вот уже коней закладывает, чтобы домой уехать, тех землю считать не будут. Они уедут и землю свою увезут с собой. Посчитают только вашу землю бедняцкую. И вы выберете уполномоченных, кого хотите, но сколько? Мало, потому что вас много, а земли у вас мало. И эти наши уполномоченные в Остроге, на уездном собрании, не смогут осилить панов, и никто из вас не пройдет в Думу.

Однодесятинники поняли. И послали сказать зажиточным:

— Не уезжайте, не увозите землю. Как-нибудь сговоримся.

— И сговорились?

— Сговорились.

— И что же?

— А то, что не поверите! Избрано в трех пунктах шестьдесят уполномоченных! Шестьдесят!!! А в первую Думу было семь. Кто мог думать?

Действительно, это была победа, в которую и верить было трудно. Если бы приехали все, кто в списках, до последнего, то уполномоченных было бы восемьдесят человек. Шестьдесят — это семьдесят восемь процентов от высшей теоретической возможности.

Сейчас, когда в выборах участвует до девяносто девяти и девяти десятых процента, этим никого не удивишь. Но тогда было иначе. Незадолго перед этим на городских выборах в Брюсселе, столице Бельгии, число явившихся к урнам достигало семидесяти пяти процентов возможного. Этот результат был отмечен повсеместно как результат высокой гражданственности.

Но то Брюссель, а то Волынь. Совершенно неподготовленное население. Мороз в тридцать градусов, и притом ни денег, ни людей для агитации.

— Это дело батюшек, — сказал я.

— Это ваши открытки! — ответили мне.

— Батюшек и ваше! Вы блестяще помирили бедных и богатых. Слава миротворцам!

Так мы хвалили друг друга на радостях. Затем я сказал:

— Будем торжествовать, но не слишком. У нас шестьдесят уполномоченных. У нас, кроме того, двадцать цензовиков русских, что вероятно, пойдут за нами. У поляков предельное число пятьдесят пять голосов. Восемьдесят бьют пятьдесят пять наголову, если…

— Если не поссорятся!..

Наступил день уездных выборов. Было много опасений, что из шестидесяти уполномоченных многие не приедут. Но приехали все. Прибыли и двадцать русских цензовиков, хотя их могло бы быть около шестидесяти, если бы явились все, кто был в списках. Но как один прибыли все пятьдесят пять поляков.

Они гордились не без основания:

— Мы заставили приехать даже тех, кто был в Париже, Ницце и Монте-Карло.

А русские, как всегда: часть герои, остальные обломовы.

Один был такой помещик-подолянин, впоследствии член третьей Думы и мой друг. С ним случился такой казус. Во время каких-то выборов в Подольской губернии он с женой был на Цейлоне. Муж стрелял тигров, она любовалась ловлей жемчуга. Они получили телеграмму от друзей: «Присутствие на выборах необходимо».

Он оставил жену ловить жемчуг, а сам поехал. В то время самолетов еще не было. Надо было переплыть океаны и моря и мчаться курьерскими поездами. Он приехал в день выборов, не сказал ни слова, так как был очень молчалив от природы, бросил шар в урну и на следующий день отправился обратно на Цейлон, снова переплыл моря и океаны и дострелил недостреленного тигра.

У нас в Острожском уезде таких «цейлонских» героев не было, но Георгий Ермолаевич Рейн приехал из Петербурга, бросив академию и клинику. А астроном, генерал Ивков, хотя и остался в своей обсерватории, но передал свой голос управляющему Лашинскому, что законом разрешалось.

Барон Меллер-Закомельский приехал острить, как всегда. Год тому назад он послал телеграмму другому барону, Штакельбергу, который был волынским губернатором, такого содержания: «Если Ваше Превосходительство не потрудитесь прекратить анархию во вверенной Вам Волынской губернии, то я объявляю себя диктатором Острожского уезда и наведу здесь порядок собственными силами».

Послав эту телеграмму, он основательно закусил в обществе собственного сына в городе Ровно. Возвращаясь домой в имение Витково, он решил испробовать свои диктаторские способности на юном собутыльнике, так как мальчишка стал дерзить отцу. В десяти километрах от дома он выбросил сынка в снег, а кучеру сказал:

— Гони!

Это мне рассказал мой кучер Андрей, который до того был кучером у Меллер-Закомельского

Я хочу сказать несколько слов о мальчике, подававшем надежды. Он их оправдал. Товарищ его по университету, сын известного профессора, вздумал на последнем курсе жениться. Пригласив шафером молодого барона, он поручил ему отвезти невесту в церковь. Блестящий шафер исполнил просьбу и отвез невесту в церковь, но только в другую, где и обвенчался с нею сам. Потом молодожены инсценировали бегство, хотя их никто не преследовал. Но это нужно было для романтики. Они бежали в «дремучий лес», где были хорошие дубы, мимо которых я нередко проезжал. В некотором отдалении от дороги стояла белая хатка лесника. Там молодые супруги провели медовый месяц довольно спокойно, потому что лес принадлежал барону Меллер-Закомельскому-отцу.