Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Он не стал плакать, как тогда в апреле, а только походил взад-вперед по комнате. Затем подошел к зеркалу, причесал волосы и бачки, высунул язык, показал его то ли самому себе, то ли ей, воображаемой. Проговорил философски:

— Баба с возу — кобыле легче. — Немного подумал. — Я по крайней мере вел себя с ней честно, предложив уйти от супруга и соединиться. Но она решила по-своему. Значит, поделом. — Грустно улыбнулся. — Может быть, действительно поухаживать за Щербатовой? Клин клином. Лучшее средство от любви — новая любовь. Или пуля в лоб.

Его размышления прервались появлением Столыпина-Монго. Он ввалился пьяный и расхристанный. Рокотал, прижимая к груди бутылку:

— Мне конец, Маешка. Понимаешь, конец! Я отставлен, изгнан, вышвырнут на улицу пинком под зад. Стыд и позор, страшное унижение!

— Боже мой, о чем ты? Дашкова тебя прогнала?

— Нет, другое. Я имел разговор с ее мужем.

— Неужели?

— Да, представь себе. Он внезапно приехал из деревни и застал нас в столовой, пьющими утренний кофе. Оба, разумеется, неглиже. Что тут говорить? Он все понял. Но и глазом не моргнул. Просто сказал мне: — Не могли бы вы, сударь, переговорить со мной в моем кабинете? Жду вас через десять минут, чтобы вы успели одеться. — Каково?

— Граф — прелестный старикан. В чувстве юмора ему не откажешь.

— Погоди, слушай дальше, то ли еще будет. Я оделся и, готовый провалиться сквозь землю, поднялся к нему. Он сидит на диване, предлагает мне сесть рядом и протягивает сигары. Мы сидим и курим как ни в чем не бывало, словно он не муж, а я не любовник его жены. Потом говорит: — Я не против вашей связи с Шурочкой, ибо понимаю, что она молода, а я стар и уже не в силах сделать ее счастливой как женщину. Просьба одна: чтобы графиня не тяжелела от вас. Воспитывать ваших детей я не намерен. Шура подарила мне мальчика и девочку, этого достаточно.

Лермонтов ударил себя по ляжкам и захохотал.

— Вот молодец! Я зауважал его еще больше.

Монго налил в стакан из бутылки, молча выпил и громко крякнул. Затем продолжил:

— Но ведь это конец, Маешка. Понимаешь, конец всему!

— Отчего? Муж дает тебе карт-бланш и благословляет, при условии, что она не станет беременеть. Разве это плохо?

— Ты не понимаешь, — огорченно вздохнул Столыпин. — Я так не могу. Мне теперь совестно. Потому что он проявляет благородство, а я у него, выходит, краду. Вроде он мне разрешил воровать, только не по-крупному. Это гнусно!

— Уж больно ты совестлив.

— Да вот совестлив, представь. Я аристократ. И имею понятие о чести. Наставлять рога мужу тайно я могу — таковы правила игры, почему бы нет? Но спать с его женой при его согласии и одобрении — совершенно иное дело. Вроде бы меня нанимают для утех ее сиятельства. Не за деньги, а всего лишь по взаимному сговору, но тем не менее. Значит, кончен бал, погасли свечи.

Лермонтов хлопнул его по плечу.

— Будет тебе, погоди, остынь. Утро вечера мудренее. Завтра встанешь и посмотришь на сей конфуз другими глазами. И вернешься в объятия Александры Кирилловны. Вот моя история — совершенно иного свойства. — И он поведал родичу о разрыве с Мусиной-Пушкиной.

Тот разлил остатки вина по стаканам.

— Не грусти, Маешка, вы еще помиритесь.

— Сомневаюсь, Монго.

— Лучше выпьем и зальем наше горе этим вином. И пошлем за новой бутылкой. Погудим вволю и отправимся к Дашеньке.

— Ты неисправимый блядун.

— От такого же блядуна слышу…

Третий этап отношений Лермонтова и Мусиной-Пушкиной продолжился с августа по конец сентября. Формально их помирили Карамзины, но вовлечь в постановку нового спектакля не смогли. Оба сдержанно улыбались друг другу, иногда у Карамзиных играли в лото, сидя не рядом, иногда участвовали в застольях, но других отношений не поддерживали. Михаил успокоился и воспринимал Милли без особой внутренней зажатости, правда, всегда следил — рядом с кем она сидит, разговаривает и с каким выражением лица. А потом вдруг Эмилия Карловна пропала, перестала посещать карамзинские посиделки. Однажды поэт не выдержал и как бы между прочим обратился к Софье Николаевне:

— Что-то Мусиной-Пушкиной давно не видно. Уж не заболела ли?

Та взглянула удивленно.

— Разве вы не знаете? Милли уехала назад, в Петербург.

— Что-нибудь случилось? — подавляя тревогу в голосе, спросил он.

Карамзина отвела глаза.

— Это не моя тайна, и поэтому я не имею права…

— Что-нибудь с ее мужем? — перебил Лермонтов.

— О, избави бог! У Владимира Алексеевича все в порядке, даже, говорят, он сможет выкупить заложенное имение.

— Что тогда? С детьми неприятности?

— Нет, они здоровы.

— Значит, с ней самой?

— Ах, не принуждайте меня, Мишель. — Она ласково взяла его под руку. — Я могу сообщить только одно: эту осень и зиму Милли проведет с сестрой в Веймаре.

— За границей?!

— Ну, поскольку Веймара в России нет, то разумеется…

— Отчего вдруг?

— Обстоятельства принуждают. В Веймаре Аврора Демидова на девятом месяце, вот-вот родит и хочет присутствия кого-то из близких. Павел Николаевич продолжает хворать — кроме денег, помощи от него не дождешься. Словом, Милли отправится к ней. Там же будет вскоре и их младшая сестренка, вышедшая замуж за своего испанца. Словом, все как-нибудь уладится.

— Что уладится? — продолжал выпытывать Михаил.

— Ах, какой вы настырный. Сказала: не раскрою тайны.

— Ну, хоть намекните.

— Даже не просите.

— Ну, хотя бы жестом.

Карамзина, взглянув на него иронически, согнула и расставила ноги, потом описала полукруг перед животом и покачала на руках воображаемого ребенка.

Поэт опешил.

— Вы хотите сказать?..

Софья Николаевна качнула головой.

— Ничего я не хочу сказать. И закончим на этом. — Она повернулась и поспешно ушла.

Лермонтов стоял, словно молнией пораженный. Мусина-Пушкина беременна? Неужели от него?

От растерянности он не знал, плакать или смеяться.

Украинка Мария Алексеевна Штерич в 17 лет вышла замуж за князя Щербатова — он был старше ее и намного богаче. Родила сына и готова была терпеть вздорный и неуравновешенный характер супруга, если бы не его скоропостижная смерть. Брак продлился не более года. Таким образом 18-летняя дама превратилась в молодую вдову. Она стала выходить в свет, привлекая внимание окружавших мужчин. В том числе и Лермонтова.

Он писал ей стихи в альбом. Например, такие: