Мария Бекетова - Александр Блок. Биографический очерк

Сочиняю автобиографию и повадился ходить к букинисту, у которого скупаю десятки интересных книг по пятаку. Вчера встретил С. М. Зарудного (сенатор и цыганист, друг Худож. театра), который, проводив Книппер, шатался без дела [192] . Я его завез к себе. Он читал очень хорошо стихи Вольтера, нарисовал меня (совсем непохоже) и рассказал анекдот о том, как К. Р. [193] просил его раз прочесть мои стихи. Он прочел «Незнакомку» [194] , К. Р. возмутился; когда же он прочел «Озарены церковные ступени», К. Р. нашел, что это лучше. Очевидно, уловил родственное, немецкое».

Блок оставался в Петербурге весь май и июнь. В Шахматове никакой большой литературной работы у него не было. Он много гулял и работал в саду, делая новые вырубки и посадки и наблюдая за работой земляника, который делал в саду перед домом насыпь, предназначавшуюся для новых цветников.

В конце лета приезжала на неделю Л. А. Дельмас, она пела нам, аккомпанируя себе на нашем старом piano-carre, напоминавшем клавесин – и из «Кармен», и из «Хованщины», и просто цыганские и другие романсы. Между прочим, и «Стеньку Разина»: «Из-за острова на стрежень». Необыкновенно хорошо выходил у нее романс Бородина «Для берегов отчизны дальной». Такого проникновенного исполнения этой вещи я никогда не слыхала. Блок особенно любил и эти стихи Пушкина, и музыку Бородина. Во время пребывания Дельмас погода была все время хорошая. Они с Ал. Ал. много гуляли и разводили костер под шахматовским садом (одно из любимейших занятий Блока).

Все мы с волнением читали газеты, следя за войной. Франц Феликсович писал довольно часто, его здоровье поправилось от постоянного пребывания на воздухе в хорошем климате, и он ни разу не был ранен, хотя ему случалось быть в очень опасном положении и на виду, так что рядом с ним падали люди и лошади.

По возвращении в Петербург Александр Александрович получил очень интересный заказ от Горького, который собирался издавать сборники литературы всех народов, входивших в состав Русской империи [195] . Он предложил поэтам выбрать для перевода то, что им нравится. Блок взялся переводить армянских, латышских и финских поэтов. Для этого он просил Горького познакомить его или с поэтами, или с другими знатоками языков избранных им народностей. У него перебывали представители четырех наций, в том числе и шведской, так как один из финнов писал по-шведски. Александр Александрович не удовлетворился одним подстрочником, он просил читать стихи вслух, чтобы запомнить их ритмы. При этом он выказал поразительную память, запомнив не только ритм, но и целые строфы стихов на совершенно незнакомых ему языках. Ему очень нравилось декламировать их нам с матерью. Переводами этими он увлекался. Все они хороши, но лучше всего удались ему переводы прекрасных стихов армянского поэта Исаакьяна. Когда вышел армянский сборник (май 1916 года), Александр Александрович получил из Москвы телеграмму от кружка армян, которые благодарили его за перевод и выражали ему свою горячую симпатию.

В этом сезоне Александру Александровичу пришлось съездить в Москву. Слухи о том, что Немирович-Данченко «думает» ставить «Розу и Крест», оказались верными. Художественный театр известил об этом Александра Александровича и пригласил его в Москву для первых работ по постановке пьесы. Это было в конце марта. Москвичи обласкали Блока. Он провел в Москве приятнейшую неделю, во время которой было сделано много, а между тем он и развлекся, и освежился. В письме от 31-го марта 1916 г. он пишет:

«Мама, я так занят, что только сегодня собрался написать… Несмотря на то, что к вечеру устаю до неприличия, чувствую себя в своей тарелке. Каждый день в половине второго хожу на репетицию, расходимся в 6-м часу. Пока говорю, главным образом, я, читаю пьесу и объясняю, еще говорят Станиславский, Немирович и Лужский, а остальные делают замечания и задают вопросы. Роли несколько изменены – Качалов захотел играть Бертрана [196] , а Гаэтана будет играть актер, которого я видел Мефистофелем в гетевском Фаусте (у Незлобина) – хороший актер. Граф, вероятно, – Массалитинов. За Качалова я мало боюсь, он делает очень тонкие замечания. Немного боюсь за Алису – слишком молодая и тонкая, м. б., переменим (Вишневский справедливо заметил, что для нее нужны «формочки»). Алискан – Берсенев, думаю, будет хороший. У Станиславского какие-то сложные планы постановки, которые будем пробовать… Волнует меня вопрос, по-видимому уже решенный, о Гзовской и Германовой. Гзовская очень хорошо слушает, хочет играть, но она любит Игоря Северянина и боится делать себя смуглой, чтобы сохранить дрожание собственных ресниц. Кроме того, я в нее никак не могу влюбиться. Германову же я вчера смотрел в пьесе Мережковского [197] и стал уже влюбляться, по своему обычаю; в антракте столкнулся с ней около уборной, она жалела, что не играет Изору, сказала: «Говорят, я состарилась». После этого я, разумеется, еще немного больше влюбился в нее. При этом, говор у нее – для Изоры невозможный (мне, впрочем, очень нравится), но зато наружность и движения удивительны» [198] .

4-го апреля: «Работаем каждый день, я часами говорю, объясняю, как со своими. Разумеется, трачу все-таки много сил, но никакой надрывной усталости нет. На днях провел ночь у Качалова с цыганами и крюшоном, это было восхитительно. Бертран, Гаэтан и Алискан у меня заряжены; с Изорой проводим целые часы, сегодня, наконец, к ней пойду – опять говорить. Гзовская и умна, и талантлива, и тонка, но – страшно чужая… В мае Худ. театр приезжает с четырьмя пьесами, и мы все опять увидимся. Встретился с Книппер, она от Алисы уклонилась, хотя я и пробовал ей доказать, что «Ваш шпиц – прелестный шпиц, не более наперстка» [199] . (Она пришла утром в театр, действительно, со шпицем.) Моя Алиса по наружности более похожа на Изору (Жданова) [200] . Капеллан – Массалитинов, граф – Лужский».

Всю эту весну и лето Александр Александрович провел в Петербурге. Любовь Дмитриевна играла в труппе Измайловского полка, состоявшей из освобожденных от призыва артистов. Выступала в ответственных ролях и имела успех.

Между тем война шла ускоренным темпом. Со дня на день нужно было ожидать времени, когда призовут в войско всех мужчин возраста Блока. Приходилось решать вопрос о том, в какой форме нести военную службу. Ал. Ал. не был склонен сражаться, тем более, что не питал никакой вражды к немцам.

В мае 1916 года Александр Александрович еще спокойно занимался своими делами в Петербурге, думая, что его призовут не скоро. Он интересовался шахматовскими делами и результатами своей работы в саду. 7-го мая пишет: «Напиши мне, очень ли редок сад и не опустилась ли насыпь, и не проросла ли сирень от старых корней направо от балкона [201] и акация, где они выкорчеваны? Принялся ли подсаженный шиповник? Как чувствуют себя флоксы [202] , не пропал ли красный?»