Мария Бекетова - Александр Блок. Биографический очерк

Я долго не ехала в Петербург, боясь стеснить Блоков, все надеялась на лучшие времена и так не дождалась их.

В октябре месяце 1920 года Люб. Дм., которая уже довольно долго нигде не играла, приняла предложение С. Э. Радлова [263] вступить в труппу драматического театра «Народной Комедии». У Блоков в то время не хватало денег, условия, предложенные Радловым, были довольно выгодные, и потому Люб. Дм. дала свое согласие. Она шла неохотно, для заработка, но потом втянулась в это дело и увлеклась им, тем более, что идеи Радлова пришлись во многом ей по душе, а театральная атмосфера всегда ее привлекала.

Тут пошли трудные времена. Совмещать домашние дела, не имея прислуги, со службой в театре, да еще таком отдаленном, было мудрено. Люб. Дм. приходилось утром ходить на базар и получать пайки, к 12 часам поспевать на репетицию и, вернувшись к четырем часам, сломя голову готовить обед. После обеда спешить на спектакль и поздно возвращаться домой уже без трамваев. Таким образом, выходило, что она почти не бывала дома, что очень удручало Ал. Ал. Вообще надо сказать, что чем дальше, тем больше нуждался он в постоянном общении с женой. Тут была причиной не только его нежнейшая и глубокая любовь к ней, но также ее здоровье, жизненность, детская беспечность и уменье отвлечь его от печальных мыслей своеобразной шуткой и неизменной светлой веселостью. Если бы она знала, что это последний год его жизни, она, конечно, и не подумала бы поступать в «Народную Комедию». В прежние годы Ал. Ал. тоже не любил, когда она уезжала или часто отлучалась из дому, но он переносил это все сравнительно легко. Теперь же он без нее тосковал, падал духом, не хотел приниматься за еду, пока она не вернется… Мать видела это и стала тревожиться за здоровье сына, но Люб. Дм. по свойственному ей оптимизму не придавала значения всем этим фактам. И действительно, в начале 1921 года еще не обнаруживалось ничего угрожающего. В феврале месяце Люб. Дм. взяла прислугу, так что ей не приходилось уже так часто уходить из дому, но пока не было прислуги, Ал. Ал. пришлось, между прочим, носить дрова из подвала. Это продолжалось всего два-три месяца, так как, пока не запретил доктор, Люб. Дм. делала это сама, но Блок, как всегда, не берег своих сил и вместо того, чтобы делать эту работу постепенно и понемногу, таскал большие вязанки, чтобы скорее отделаться от неприятной обязанности. Он не жаловался на нездоровье, и раз только в течение этой зимы сделалась у него какая-то подозрительная боль в области сердца, которую он принял за что-то другое и не подумал обратиться к доктору. А между тем болезнь, наверно, уже подкрадывалась к нему. Его нервы были в очень плохом состоянии, по большей части он был в самом мрачном настроении, но и тут иногда случалось ему вдруг неизвестно с чего развеселиться. В такие минуты он смешил жену, мать и какого-нибудь гостя, изображая комический митинг, рисовал карикатуры, раздавал всем какие-то ордена с мудреными названиями вроде: «Рев. Мама», «Рев. Люба» и т. д.

Но такие вспышки бывали все реже и реже. Сердце, видимо, уставало от жизни, от всего того, что приходилось преодолевать. Ведь недаром писал он матери еще в 1910 году, уговаривая ее не насиловать себя, делая визиты и принимая гостей: «Всякому человеку нужно хотя бы до минимума быть таким, как он есть, – есть черта, которую не преодолеешь». Вот этого-то минимума, очевидно, уже не было в те годы, когда Ал. Ал. пришлось делать все наперекор своим наклонностям и стремлениям и насиловать себя непрестанно и непрерывно. На свете есть много людей, которые служат поневоле и вообще с трудом тянут свою лямку, но для такого исключительного художника, каким был Ал. Ал., это было двойным-тройным ярмом, которое тащил он совсем через силу, тем более, что он исполнял свой долг с такой неуклонной точностью и добросовестностью. Давно уже была перейдена «черта, которой не преодолеешь», и сердце, самый чувствительный орган человека, который никогда не отдыхает, очевидно, давно уже стало уставать. Вдобавок сердце это принадлежало человеку с самой тонкой впечатлительностью, с самыми глубокими восприятиями.

И однако – как ни трудно жилось Ал. Ал. в эти годы, как ни страдал он от окружающих условий – он никогда ни минуты не думал о том, чтобы эмигрировать. Он считал это изменой… Покидать родину, когда она больна, по его выражению в стихах о России, он не считал возможным. Он глубоко сочувствовал Анне Ахматовой, которая выразила то же чувство в стихах своего сборника «Подорожник» [264] . Он мечтал съездить за границу, когда все уляжется. У них с Люб. Дм. был припасен для этой цели своего рода неприкосновенный фонд. Уехать Ал. Ал. ничего бы не стоило, но он не хотел этого. Жена была вполне солидарна с ним в этом чувстве, мать тоже одобряла его образ действий.

Для выяснения положения вещей мне придется указать еще на один факт, игравший важную роль в жизни Ал. Ал. Между его матерью и женой не было согласия. Разность их натур и устремлений, борьба противоположных влияний, которые обе они на него оказывали, создавала вечный конфликт между ними. Если бы обе они были заурядные и мелкие женщины, это было бы менее остро, но так как каждая из них в своем роде крупная величина и индивидуальность – конфликт между ними был сложный и мучительно отзывался на поэте, который, любя обеих, страдал от невозможности примирить противоречия их натур. Люб. Дм. не всегда умела сдерживать порывы своей враждебности. И эти несогласия между наиболее близкими ему существами жестоко мучили Ал. Ал. В сложном узле причин, повлиявших на развитие его болезни, была и эта мучительная язва его души. Теперь, когда его уже нет среди нас, вражда понемногу растаяла, и на место ее выступает мудрое понимание и сознание своих ошибок.

Теперь мне остается сказать только несколько слов о последних работах Ал. Ал., о его последних выступлениях в публике и о его последней болезни.

Во «Вс. Лит.» он сдал еще один том сочинений Гейне и продолжал редактирование стихов. Относительно деятельности во «Вс. Лит.» есть его характерная запись такого содержания: «Исторические картины (затея Горького два года назад, гальванизированная Гумилевым и Тихоновым, медленно умирает)».

Заседания, доклады, рецензии о различных книгах и переводах шли своим чередом. В Б. Др. театре в общем было все то же. Можно отметить только двадцатипятилетний юбилей Монахова, по случаю которого Ал. Ал. сказал ему прекрасное приветствие. В январе состоялось торжественное заседание в Доме литераторов по случаю 84-й годовщины смерти Пушкина. Ал. Ал. прочел на этом заседании свою речь «О назначении поэта» и дважды повторил ее: один раз там же, в другой раз в университете. Речь произвела сильное впечатление, особенно в первом чтении. По этому же поводу Ал. Ал. написал свое последнее стихотворение для альбома Пушкинского дома [265] . Весной он занимался отделкой и дополнением своих набросков «Ни сны, ни явь», которые вышли уже после его кончины в «Записках Мечтателей». В 1921 г. еще при жизни поэта вышел «Рамзес» в издательстве «Алконост». В начале апреля Чуковский устроил в Б. Др. театре, переехавшем уже с год назад на Фонтанку, литературный вечер, на котором он сам должен был читать критический очерк о поэзии Блока, а Ал. Ал. – свои стихи [266] . Публики набралось такое великое множество, что не только были заняты все места в театре, но еще и стояли везде, где это было возможно. Ал. Ал. читал прекрасно и имел большой успех; читал он стихи разных периодов и настроений. Его принимали восторженно, горячо, молодежь не спускала с него глаз, ему поднесли цветы, не знали, как выразить свое восхищение. Были тут, конечно, жена и мать поэта и, между прочим, Андрей Белый, который жил в Петербурге всю эту и, кажется, предыдущую зиму.