Сергей Есин - Дневник, 2012 год

Но ещё до того, как я пришёл к С. П., потому что терпеть до завтра мне было совершенно невозможно, позвонил Женя Сидоров. Рецензию он уже прочёл. Женя — аналитик, человек не только тёртый в литературе, но и чрезвычайно опытный. «Это чрезвычайно для тебя важно, это взгляд писателя другого поколения. Притом писателя чрезвычайно популярного и востребованного молодыми».

Выписываю не самое комплиментарное, а наиболее полезное и новое для меня. В конце цитаты будет суждение о Сети. Как точно!

«Согласен я или не согласен с точкой зрения Есина (а я, как правило, согласен), безусловно одно: эти дневники станут одним из наиважнейших свидетельств о наших днях. При том, что никаких сенсаций и сплетен о тайных интригах тут нет вовсе.Я сам читаю уже, наверное, том восьмой или девятый, наверняка знаю, что ничего оглушительно нового не узнаю, когда прочту очередную есинскую «летопись» за год,— и, тем не менее, меня не оторвать от этого чтения.Но почему?Я вот сказал: ничего нового не узнаю,— но, с другой стороны, что мы такого нового узнаём, когда судорожно листаем бесконечные перекрёстные ссылки Сети? Что от этих знаний остаётся спустя неделю, день?То, что я знал о себе сам и что давно принял за установку, прочитав подобное в дневниках Гиппиус,— большое запишут и без вас.Есин подходит к временам с какой-то другой стороны. Явно неглупый человек поставил себе задачу не мыслить глобально — и такой подход вдруг открыл что-то, до сих пор не сформулированное никем.«Я пишу не дневник, а летопись обывателя»,— признаётся Есин.Тут нет никакого кокетства — несмотря на то, что слова эти произносит автор многих романов (как минимум один из которых, «Имитатор», имеет статус культового), лауреат премий, председатель жюри кинофестивалей, до недавнего времени ректор Литинститута и прочая, и прочая.Что такое, в конце концов, дневники Пришвина или Чуковского — которые вдруг осветили самую важную и страшную часть XX века совсем иначе, чем до этого литература и публицистика? Это именно свидетельства не столько участников событий, сколько наблюдателей, которые, как им самим казалось, находились на кромке истории.Но выясняется, что с этой кромки многое видно куда лучше. В деталях скрывается не только дьявол, но и дух».

А теперь мне надо объяснить, почему я занимаюсь таким цитированием, которое очень похоже на самовосхваление. Я не принадлежу к какой-нибудь мафии, к кружку литературных единомышленников, которые, расталкивая всех, продвигают только своих. Я не стараюсь и не умею занять себя в политике, чтобы, подобно Акунину, Быкову или Улицкой, получить то «паблисити», которое создаёт видимость славы и так помогает в книжной продаже. У меня нет ни детей, ни близких, которые со временем будут шевелить мои рукописи и пытаться отыскать справедливость. Я обо всём должен позаботиться здесь и сейчас.

«Есин нашёл (придумал? создал?) очень сложный интонационный рисунок для своих дневников.Привычных дневниковых примет в виде бесконечного сведения счетов с друзьями и недругами (с друзьями — чаще), откровенной злобы и неустанной мстительности (привет и поклон Нагибину, хотя не только ему), самотерзания и тайного самолюбования — всего этого у Есина вроде бы и нет.Вроде бы... Потому что ирония, сарказм, раздражительность — всё это присутствует, но будто бы на пятой горизонтали. Тяжкое, неприятное, горькое — всё это, как лекарство, почти без остатка растворяется в тихой интонации.Есин откровенен, но не навязывает читателю свои откровения. На какие-то потайные вещи он время от времени намекает — и этого внимательному читателю оказывается достаточно. Хорошая, умная недоговорённость — главная отличительная есинская черта.При том, что вовсе нет ощущения, что автор «Дневников» боится кого-то обидеть.Он не сводит счёты, но и не строит ни с кем отношений. Какие ещё отношения? Такая длинная жизнь за плечами, поздно уже начинать, надо было минимум на полвека раньше...«Сейчас мы уже завидуем не славе и удачливости, а тому, где кого похоронят»,— походя роняет Есин.В «Дневниках» Есин не беседует с потомками — мы видим тут полное отсутствие пафоса. Нет ссылок на свою прошлую правоту — и вообще лобовой, чванливой уверенности в собственной правоте. Нет смакования своих былых и недооценённых (или оценённых) заслуг. Ненавязчивая афористичность, словесная жестикуляция, еле заметная — и оттого ещё более точная».

По большому счёту, это описание моего рефлектирующего, довольно слабого характера. В смысле стиля — как сложится. Я своим ученикам всё время говорю, что без собственного стиля и собственного «литературоведения», т. е. понимания, что такое литература, писателя нет. Я ведь по-другому и писать не могу, а как бы иногда хотел писать хотя бы как мои ученики. Но на стиль надо ещё «намотать» и собственные неудачи, и страдания, и зависть, и желание всё это перетерпеть.

Ну, примеры, которые Захар Прилепин приводит, я опускаю. В конце концов, даже из средне написанной книги набрать что-то всегда можно. Делает это Прилепин с мастерством опытного журналиста, хотя за этим стоит вкус и неизменная черта крупного писателя — сострадание к чужой боли. Я привожу, чтобы не красоваться, только важные для меня выводы. Надеюсь, что аспиранты, так полюбившие мои дневники, будут теперь цитировать.

«Восхитительно ровная, стоическая, мудрая интонация.На самом деле — сложнейшая гамма чувств, бешеный рисунок кардиограммы и огромная человеческая страсть заключены в этом ровном, с тихой полуулыбкой, голосе.Такой голос настраивается целой жизнью».

Эта не вполне радостная для старого человека мысль вполне совпадает с моим собственным литературоведением: стиль шлифуют и создают годы.

22 февраля, среда

<...>

Две новости. Одна плохая, другая трагическая.

Как же всё-таки на всех этажах наши люди борются за власть. Такая страсть возникает не только из стремления во власти себя реализовать, свои возможности. Но из понимания, что власть в России — это ещё и нечто большее, вплоть до возможности воровать и устроить своё благополучие. В городе Лермонтове Ставропольского края кандидаты в депутаты местных органов, которых не зарегистрировала местная избирательная комиссия, ворвались в здание администрации и организовали голодовку. Но здесь и другое — возможно, более любопытное: как же всеми путями власть, уже получившая полномочия и возможность лакомиться мёдом, не хочет ничего отдавать! Как держится, как борется, на что только не идёт!

Теперь — другое; я обоих знал.

Умерла Людмила Ивановна Касаткина, а ещё совсем недавно умер её муж Сергей Николаевич Колосов. Кто-то ещё на радио мне рассказывал, что уже в ГИТИСе Серёжа Колосов, который ходил летом в красной маечке, приглядел себе девушку, которая к славе вывезет и его. Лучшие свои роли Касаткина сыграла в его фильмах. Телевидение назвало Касаткину великой актрисой. Ну, согласимся с этим. Но вот какое возникло размышление: уже ушло несколько действительно звёзд, действительно очень крупных актрис и актёров, но ведь на сегодняшнем горизонте нет никого, кто мог бы сравняться с ними по влиянию на публику. Всех милых, часто способных актрис, которые могли бы с ними конкурировать, я просто не вижу.