Кристина Жордис - Махатма Ганди

Свою программу несотрудничества Ганди представил на внеочередной сессии Индийского национального конгресса в Калькутте в 1920 году. Если выполнять всё, что он скажет, свараджа можно будет добиться в течение года («не просто неразумное, но ребяческое обещание», по мнению Субхаса Чандры Бозе [167]). Голосование окончилось в пользу Ганди, но с очень небольшим перевесом. В общем и целом предстояло бойкотировать колониальные институты власти и европейские товары, то есть нанести ущерб экономическим интересам Великобритании — нерву войны — и парализовать правительство. На практике нужно было действовать поэтапно. Первым делом — бойкот британских школ (вместо них будет предложено отдавать детей в национальные школы, образование в которых будет подлаживаться под местную специфику); бойкот судов (споры будут улаживаться полюбовно); бойкот товаров иностранного происхождения; бойкот новых законодательных собраний, созданных по реформе Монтегю — Челмсфорда [168]. Потом, на следующем этапе, бойкот налогов, которые больше не станут платить; бойкот армии и полиции, откуда будут дезертировать. И конечная рекомендация: вернуться к ручному прядению и ткачеству, что позволит возродить ремесла в деревнях и даст работу умирающим с голоду крестьянам. Еще одна выгода ручного труда: привить каждому смирение и самообладание — типично гандиевские добродетели. «Кхади», то есть ткань, изготавливаемая вручную, превратилась в лозунг. Простое слово символизировало освобождение от экономической опеки англичан. Наряду со свараджем, означавшим политическую независимость, оно стало вторым словом, которые Ганди использовал, взаимно заменяя (как «Бог» и «истина»), чтобы говорить просто о сложных и обширных замыслах.

Кроме того, в программе делался акцент на уничтожение неприкасаемости и на союзе между индусами и мусульманами.

Ганди объявил, что несотрудничество вступит в действие 1 августа 1920 года, после дня поста и молитв. В тот день умер Тилак, единственный настоящий соперник Ганди, оставив ему в удел политическую арену. Несомненно, Махатма лишился своего «самого надежного заслона», как он напишет, узнав об этой смерти, но одновременно он превратился в бесспорного лидера индийского национализма, лидера конгресса, в символ независимости. Отныне у него была свобода действий, поддержка молодого, завороженного им поколения, крупных промышленников и торговцев, которые считали его способным избавить их от английской экономической опеки (при этом не осуждая его «обскурантистскую» идеологию), и, на данном этапе, поддержка мусульман.

Он тщательно спланировал движение по областям, по этапам, чтобы избежать дезорганизации и насилия. Находясь в самом центре, прислушиваясь к народу, будучи связан с ним сверхчувствительными щупальцами, он улавливал глубинное клокотание и излучал энергию, необходимую движению, которая доходила до самых отдаленных ответвлений, — энергию и убежденность, без которых он не мог бы требовать столь больших жертв.

«Эта программа полностью отличалась от того, что до сих пор предпринимал Индийский национальный конгресс; по правде говоря, она была внове для всего мира, ибо сатьяграха в Южной Африке действовала в ограниченном пространстве». «Ветераны» из конгресса колебались. Но самые молодые, как и простые люди и индийские массы, горели воодушевлением. «Ганди их почти загипнотизировал, и криками “Махатма Ганди, ки джай!” они приветствовали новую ненасильственную библию несотрудничества. Мусульмане были такими же восторженными, как и все прочие… Вскоре рвение масс и первые успехи движения привели к ним и “стариков” из конгресса…» — писал Неру, которому тогда едва исполнилось 30 лет, — блестящий молодой человек, только что выпущенный из английского университета [169].

До сих пор, как говорит Ганди, он желал быть в Индийском национальном конгрессе «простым бойцом», поскольку хорошо умел собирать средства (он шутливо называл эту деятельность «дойная корова» и в этой области мог уступить первенство только «принцу нищих») и изъясняться четко и ясно, обходясь минимумом слов, — привычка, приобретенная долгой практикой. К этому следовало добавить замечательный организаторский дар. Однако Индийский национальный конгресс был слишком ограничен своим уставом, завещанным Гокхале, чтобы справляться с новыми сложными ситуациями. Поэтому Ганди поручили два дела: собрать средства для Фонда свараджа имени Тилака (названного в честь покойного лидера) и написать новый устав. Результат принес ему некоторое удовлетворение. С одной стороны, удалось собрать значительную сумму, чтобы подвести под движение финансовую базу; с другой — он превратил конгресс в структурированную организацию с властной вертикалью, обладающую мощным исполнительным аппаратом и широкой базой, с множеством местных и региональных комитетов, — структуру, способную вести масштабные кампании. «Я горжусь этим уставом… Взвалив на себя такую ответственность, я по-настоящему начал свою политическую деятельность в Индийском национальном конгрессе». А главное — конгресс перестал быть учреждением, открытым лишь для среднего класса, приверженного английской культуре, и распахнул свои двери перед сельским населением, уровень политического сознания которого был теперь очень высок. «Ганди впервые попал в Индийский национальный конгресс и тотчас полностью перестроил его структуру. Он превратил его в массовую демократическую организацию… Отныне туда хлынули крестьяне, и в своем новом виде конгресс стал походить на массовую крестьянскую организацию с налетом среднего класса» [170].

Сельские жители получили доступ к политической деятельности. Новые лидеры, происходившие из зажиточных крестьян и привлекшие к «национальному движению огромный мир местных властных сетей», имели тем большее влияние на массы, что, следуя примеру Ганди, демонстрировали в своей политической деятельности стойкость и религиозную самоотверженность, поражающую воображение. Именно сакрализацией политической позиции частично объясняется то, что столько разных интересов слились в одной националистической организации, а классовые противоречия до поры до времени затихли. Единство превыше различий: «Ганди как будто околдовал все эти классы, группы людей, увлек за собой и смешал в одну пеструю толпу, которая боролась за одно и то же» [171].

Пересмотренный устав был принят на сессии в Нагпуре. Некоторые делегаты, смущенные явлением народных масс, не хотели его принимать (в частности, Джинна, лидер мусульман, блестящий адвокат из Бомбея, всегда элегантно одетый, весьма англизированный, всем нутром противостоящий Ганди, — о нем говорили, что он использовал религию для достижения своих безудержных политических амбиций). Но по всей стране прокатилась волна солидарности. С этого дня и до самой своей смерти в 1948 году, периодически уходя в тень, но всегда держа «руку на пульсе», Ганди сохранял за собой главенствующее влияние в Индийском национальном конгрессе.