Кристина Жордис - Махатма Ганди

Каждый пост Ганди был по-своему особенным. В основе конечно же лежало тяжкое испытание. Но это был и способ разобраться в себе, отчетливее услышать внутренний голос, уловить истины, скрываемые от нас привычкой, то есть достичь иного уровня восприятия или, если угодно, приблизиться к божественному в себе. Тогда рушились стены и свершались чудесные открытия.

Играла свою роль и вера в то, что через аскезу и самоочищение, подавление плоти можно усилить власть духа. Цель не только в том, чтобы лучше разглядеть истину, но чтобы лучше действовать, усилить свое влияние. (Посредством этих приемов самоконтроля, самым известным из которых является йога, можно было достичь «власти высшего, космического и даже божественного порядка», дающей господство над людьми», полагает Генри Стерн.) Значение покаяния, которое было главной целью его первых постов, — пострадать за собственные или чужие прегрешения, — впоследствии уменьшилось. Цели становились разнообразнее, у постов не было столь четко определенной цели, но по мере расширения миссии Ганди их последствия становились более комплексными. Старея, Ганди больше молился о «мокша» — избавлении; узреть лик Бога — он всё больше этого хотел. При этом у того же поста могла быть политическая цель; здесь нет никакого противоречия, даже если Ганди иногда, утомленный своей общественной миссией, постился единственно ради своего спасения.

Последние посты приняли вид театральных постановок. Весь народ, извещенный через прессу, следил за их развитием, этап за этапом. В прологе были долгие сложные разговоры о том, нужно ли ему прибегнуть к посту и на каких условиях. Второй вопрос: будет ли пост краткосрочным, долгосрочным или до смертельного исхода? «В конце концов, он объявлял свое решение… Поскольку он мог располагать по своему усмотрению национальным радиовещанием и его слышали сотни тысяч человек, этот предварительный этап разворачивался перед огромной аудиторией, слушавшей, затаив дыхание» [290].

После объявления — краткое время, выделенное на подготовку. «Потом он являлся, точно король, во всем блеске своей наготы, лежа на своем одре, один среди всех, готовясь к периоду суровых мучений или смерти. Каждый день становился новым актом драмы. В газетах сообщали, что он выпил несколько глотков воды, помочился, плохо спал, жаловался на головные боли, у него жар». Каждый день он слабым голосом говорил с толпой со своего смертного одра, увещевая, объясняя причины, подтолкнувшие его к голодовке, и его голос прерывался, становился еле слышным, и вот он уже больше не мог говорить. И вся Индия страдала вместе с ним и каялась. Огромное покаяние объединяло целый народ в едином порыве. Каждый очищался сам, и не только через Махатму. «Воздержание от пищи — процесс самоочищения, целью которого является призвать всех, кто одобряет миссию поста, участвовать в этом очищении…»

На сей раз Ганди уже с самого начала был серьезно болен. Пател и правительство решили, что этот пост был частично упреком за их решение не выплачивать внушительный долг Пакистану. Поэтому было решено перечислить в эту страну полагающиеся ей 550 миллионов рупий. Но Ганди продолжал голодать. Он хотел мира. В очередной раз были предприняты все усилия, чтобы упредить смерть. Неру проповедовал межобщинный мир и требовал от Дели союза, который спасет Бапу; председатель конгресса Прасад созывал глав разных фракций, требуя от них смелого поступка, который мог бы убедить Ганди; по улицам двигались шествия, выкрикивая лозунги о дружбе между религиями… Но Ганди все слабел. И движение в пользу дружбы ширилось, находя новых приверженцев. 17 января 130 представителей различных общин собрались у Прасада и проголосовали за резолюцию о поддержании мира. Правда, нескольких диссидентствующих групп там не было. В конце концов, прибыли даже представители экстремистских индусских организаций, тоже согласившись проголосовать за это соглашение. К тому времени Ганди был так истощен, что врачи уже не надеялись его спасти. Ему зачитали заявление, кое-как состряпанное после множества собраний и совещаний. В нем провозглашалось «искреннее стремление к тому, чтобы индусы, мусульмане, сикхи и члены других общин снова жили в Дели в дружбе и согласии…». Будут предприняты конкретные меры, обещания, уверения в искренности, утверждения, что только «личное вмешательство», а не помощь полиции или военных, будет пущено в ход и что мир воцарится окончательно. И в заключение: «Мы молим Махатмаджи поверить нам, прекратить свой пост и по-прежнему направлять нас, как он делал до сих пор».

На шестой день Ганди прекратил голодовку. Сосуществование индусов и мусульман стало возможным. «Реакция на пост Ганди говорила о существовании у обеих общин глубокого стремления к миру, необходимому для новой жизни…»

И все же именно из-за этого стремления, которое он олицетворял собой, ненависть к Ганди ожесточилась. Множество приверженцев радикального индусского национализма его на дух не выносили, принимая его примирительную позицию в отношении мусульман за слабость (которая, по словам его убийцы, проповедовавшего мужскую силу и доблесть, привела бы к «выхолащиванию индусской общины»). Они мечтали о «чистой» Индии, полностью индусской, а не многоконфессиональной. В последние месяцы жизни в Дели молитвенные собрания Ганди прерывались яростными воплями, скандированием «смерть Ганди!» во время чтения Корана, и молитву приходилось прекращать. Он получал письма с обвинениями и угрозами. Очевидцы вспоминают, что он был печален, изолирован, даже впал в пессимизм — настроение, совершенно ему не свойственное. Он пробирался ощупью в потемках; видя вокруг себя страдание, слыша о нем в бесконечной череде страшных рассказов, получая бесчисленные доказательства, он мучился сам. Неужели вся его жизнь пошла насмарку? Ему писали: «Это ли результат тридцати лет ненасильственной борьбы, чтобы покончить с британским господством?» На это он отвечал, что в эти 30 лет ненасилие применяли слабые.

«У Индии нет опыта другого ненасилия — ненасилия сильных. Стоит ли повторять, что ненасилие сильных — самая непреодолимая сила в мире? Истина требует постоянного и широкомасштабного доказательства. Именно это я теперь и пытаюсь делать, как только могу» [291].

Текущие события, раздел Индии, которому он противился до последнего момента, удручали его: «Для меня это как рана. Но больше всего меня ранило то, каким образом был произведен этот раздел». Однако он не утратил надежды. Надежда была основой его мышления, основой ненасилия, в которое он по-прежнему безгранично верил. Нынешний провал — промах ученика, а не изъян вечного закона. Он считал, что ненасилие — единственный путь, открытый для рушащегося мира.