Юрий Пантелеев - Полвека на флоте (со страницами)

Меня томит молчание. Хочется отвести душу. Но вахтенного сигнальщика и рулевого отвлекать от работы не разрешается. Всматриваюсь в линию горизонта. Вода, только вода вокруг. Равномерно дышат машины. И вдруг мягкий, но довольно сильный толчок. Испуганно гляжу вперед. Вода чиста. Бросаюсь к машинному телеграфу, перевожу его рукоятки на «стоп». И сейчас же к карте. Цифры на ней показывают: под нами — колоссальные глубины, никаких мелей здесь быть но может.

На мостик взбегают встревоженные командир, военком и старший штурман.

Максимов в бинокль осматривает море, Сакеллари что-то шепчет над картой. Из машины сообщают, что там все в порядке. А я все никак не опомнюсь. Что же произошло? Командир корабля, продолжая осматривать горизонт, не торопясь спрашивает:

— Товарищ Пантелеев, куда же вы въехали? На вахте надо быть внимательнее…

Молчу. Тягостные минуты… Командир опустил бинокль, медленно подошел к телеграфу, дал машинам малый ход, затем довел его до полного. Так же спокойно, тоном хорошего учителя произнес:

— Киты любят спать, качаясь на волне, как в люльке… Вот мы и ранили беднягу. Смотрите, след остался на поверхности, — командир указал рукой на темное пятно за кормой.

И вновь все ушли с мостика. Я опять остался один. Терзаюсь одной думой: можно ли было рассмотреть спящего кита? А может, этот кит сам наткнулся на форштевень, пересекая нам курс?

[57]

…Как только мы повернули на юг, стало заметно темнеть. Солнце на ночь уже скрывалось за горизонтом. В Английском канале попали в поток самых различных судов. Тут и красавцы океанские лайнеры, и неуклюжие, сидящие в воде по самую палубу, тихоходные «купцы», и старинные рыбацкие боты с темно-коричневыми парусами… Все это двигалось в различных направлениях. Одни быстро обгоняли нас, другие шли навстречу или пересекали нам курс. «Идем, как в толпе по улице, — шутили мы на вахте, — только и гляди, чтобы кого-нибудь не задеть…»

Ночью вокруг сверкала масса огней: белых, зеленых, красных… Они непрестанно перемещались, и им подмигивали маяки с английского и французского берегов. Приходилось глядеть во все глаза, чтобы не вылезть на отмель — банку или не пропороть чей-то борт.

Командир корабля всю ночь стоял на мостике, опершись на стойку машинного телеграфа. Спокойно отдавал приказания вахтенному начальнику:

— Этого «купца» оставьте слева… А от рыбаков возьмите больше вправо, у них сети…

24 июля к вечеру мы вошли в Плимутскую бухту — на юго-западном побережье Англии. Как положено, встретили нас на катере офицер связи и лоцман. Поздравили с приходом, вручили командиру свежие газеты — такова морская традиция. Лоцман хотел поставить нас на якорь далеко от города за брекватером — стеной мола, но наш командир на отличном английском языке заявил:

— Я хорошо знаю вашу бухту, не раз здесь бывал. Мой корабль сидит неглубоко, и на открытом рейде я стоять не собираюсь. Ведите меня в порт, ближе к городу, мы же ваши гости…

Удивленному англичанину осталось лишь ответить:

— Иес, сэр.

Мы были в восторге от дипломатии нашего «деда».

"Воровский» встал на якорь в точке, выбранной командиром. Ввиду позднего времени салют нации и все официальные визиты были отложены на следующий день.

Рано утром на рейде появился английский легкий крейсер «Фробишер». Его командир стал старшим на рейде, и меня послали к нему с визитом, чтобы сообщить о нашем приходе. Таков уж морской этикет. Сидя в сало-

[58]

не командира крейсера и ведя не очень интересную формальную беседу, я чувствовал, что англичанин хотя и улыбается, но где-то внутри нервничает.

Позже мы узнали, что в это же утро на борт крейсера должен был прибыть наследный английский принц. Что ж, пришло время британскому флоту наряду с будущим королем Англии принимать представителя военно-морских сил Советской державы.

Вообще-то принимали нас в Плимуте холодно. Встречи с англичанами ограничивались официальными визитами. На берегу нас молча рассматривали, как диковинку, ни в какие разговоры не вступали. И лишь когда мы попадали на окраины Плимута, пожилые рабочие подходили к краснофлотцам, дружески хлопали их по плечу:

— Красный флот, Ленин — карашо, капиталисты — плохо!

Английские газеты отмечали безукоризненное поведение советских моряков на берегу. Но объясняли это курьезно: «У русских вся команда состоит из комиссаров. По поручению Коминтерна они прибыли в Англию устроить революцию». Этой глупости даже самые недалекие обыватели не верили.

Советский консул Абрамов ободрял нас:

— Ребята, мне за вас перед англичанами краснеть не приходится. Молодцы! Достойно представляете нашу страну…

Мы ушли из Плимута так же тихо, как и пришли. Океан нас встретил высокой, но не злой волной. Скоро Бискайский залив. В скольких книгах читали мы о его свирепом нраве. Сотни, тысячи кораблей погибли в его водах. Мы тоже ждали ужасов от бискайских вод и готовили к ним корабль. Боцманская команда изо всех сил закрепляла все подвижное на верхней палубе. Проверялись люки и горловины. Даже стволы орудий на всякий случай прихватили тросами. Целый день только и слышался голос боцмана:

— Туже, туже крепите! Не так. Дайте сюда еще трос…

Все проверялось, усиливалось. Протягивались над палубой штормовые леера. Словом, все было готово к бою с бискайским чудовищем.

[59]

И вот он — Бискайский залив. Лазоревая гладь, залитая ярким солнцем. Мягкая пологая волна слегка покачивает корабль, нежно гладит его борта и словно шепчет шутливо: и что вы так боитесь меня, молодые мореплаватели?» Да, Бискайский залив нас здорово обманул, правда, мы за это не были на него в обиде и лишь посмеивались друг над другом:

— Ну как, очень страшен Бискай? А где твой спасательный жилет? Как это ты рискнул снять его?

…Стало совсем тепло, экипаж начал постепенно освобождаться от сукна. Исчезли бушлаты и шинели, их сменила белая флотская роба. В Гибралтарском проливе мы надолго расстались с океанской волной. Наступила тропическая жара. Корабль преобразился, обтянутый парусиновыми тентами. Вахтенная служба — во всем белом, свободная от службы команда — в одних трусах. Средиземное море поразило нас неповторимой голубизной воды и неба. Здесь все, казалось, дышит теплом и негой тропиков. И люди стали говорить как-то мягче, медленнее и нежнее. На каждом шагу слышалось: