М.-А. Лекуре - Рубенс

Рубенс провел в Лондоне десять месяцев. Несмотря на разнообразные козни противников, жизнь здесь протекала куда веселее, чем в Мадриде. Время от времени он позволял себе проявить характер: стоило Карлу заартачиться в вопросе с Пфальцем, художник заговаривал о том, что ему пора домой, беспокоился, как там без него мастерская, и вообще выказывал столь явную озабоченность своими домашними делами, что казалось, будто они волнуют его гораздо сильнее, нежели заключение англо-испанского мира.

Между тем в Лондоне было на что посмотреть и было с кем встретиться. Здесь жили пизанский художник Джентилески с дочерью Артемизией, голландец Герард Хонтхорст, поэт Бен Джонсон. Для них и многих других Рубенс представлял гораздо больше интереса как художник и гуманист, чем как дипломат, и его охотно знакомили с людьми, для которых он когда-то работал и которые разделяли его художественные пристрастия. Он мог не торопясь осмотреть коллекции графа Арундела, владевшего дворцом на Темзе, чей портрет писал раньше. В это собрание входили 37 статуй, 128 бюстов, жертвенники и саркофаги, драгоценности и резные мраморные плиты, украшенные надписями, — огромное богатство, найденное во время раскопок в Паросе и вывезенное графом в Англию. Сегодня все эти сокровища хранятся в Оксфорде. Рубенс встречался с антикваром Коттоном и познакомился с ученым Корнелисом Дреббелом, чьи изобретения вдохновили его на продолжение собственных научных изысканий. У герцогини Бекингемской он вновь увидел картины и скульптуры из своего бывшего собрания, ставшие теперь собственностью семьи герцога. Он посетил Кембридж, где ему присвоили степень магистра искусств. Он даже едва не утонул в Темзе, неподалеку от Лондонского моста, когда вместе со своим другом Бароцци и неким капелланом плыл в лодке в Гринвич, к королю. Лодочникам удалось вытащить его на берег, а вот бедному служителю культа не повезло — он утонул. 9 августа 1629 года он отправил Пейреску письмо, проникнутое относительно радостным настроением: «Поистине, я не нахожу на этом острове ничего похожего на грубость манер, которую можно было ожидать в местах, столь удаленных от итальянских красот. Должен признать: в том, что касается хорошей живописи руки мастеров первого порядка, то мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы в одном месте оказалось собрано столь великое их число, как в королевском дворце и в галерее герцога Бекингема. Граф Арундел владеет бессчетным множеством античных статуй и греко-латинских надписей, которые вам наверняка хорошо известны, ибо фигурировали в каталоге Джона Селдена, сопровождаемые комментариями того же автора, своею глубиной достойными эрудиции столь выдающегося таланта. […] Здесь же находится кавалер Коттон, большой знаток старины, тонко разбирающийся в науках и различных сферах познания, а также секретарь Босуэлл. Но вы должны знать этих джентльменов и, вероятно, ведете с ними переписку, как, впрочем, со всеми видными людьми, населяющими сей мир». 323Вопреки тому впечатлению, которое Рубенс производил до сих пор, в Лондоне он довольно легко приспособился к светской жизни. Больше всего его поражал образ жизни английской аристократии, особенно пышность устраиваемых приемов, почетным гостем которых ему, к своей нескрываемой радости, довелось побывать. Его приглашал к себе фаворит короля граф Карлайл, перед ним распахнул двери своей резиденции Коттингтон, «живущий на королевскую ногу и окруживший себя немыслимой роскошью». 324Время, свободное от бесед с королем, знакомства с искусством или светских визитов, он посвящал составлению бесконечных отчетов для Оливареса. Иногда, идя навстречу пожеланиям Жербье, знатных дворян и придворных, он брался за кисть. Не забывал и о себе. Серия «Триумф Цезаря» Мантеньи, хранящаяся в королевском собрании, заставила его вернуться в годы мантуанской юности и сделать копии с этих картин. Так, совмещая приятное с полезным, он проводил время в ожидании приезда испанского посланника.

В самом начале его лондонской миссии дело казалось безнадежным. Карл не желал идти на уступки ни в вопросе Пфальца, ни по поводу договора с французами. Самое большее, что удалось из него выбить по первому пункту, заключалось в его согласии удовлетвориться выводом испанского гарнизона с территории, принадлежавшей его германскому зятю. Но подобное решение, хоть и касающееся войска одного Филиппа IV, требовало одобрения императора и герцога Баварского. Одним словом, начиналось все столь неудачно, что в первом же письме к Оливаресу Рубенс не скрывал отчаяния: «Я также написал Ее Светлейшеству инфанте, умоляя позволить мне вернуться домой. Затянувшаяся осада Хертогенбоса, вынуждающая обе стороны к полной неопределенности, не говоря уже о грустном состоянии дел здесь, не позволяет мне надеяться на сколько-нибудь заметный успех». 325Как мы знаем, Изабелла не снабдила его средствами для передачи герцогу Субизу, который собирался на эти деньги поддерживать мятеж французских гугенотов, и теперь герцог донимал художника жалобами, вынуждая того обращаться за помощью к Оливаресу. (Перемирие, заключенное Ришелье с гугенотами и отказ Субиза от дальнейшей борьбы вскоре освободили Рубенса от этой части задания. 326) Создавалось впечатление, что англичане, не исключая и Карла I, ощущали некую зависимость от французов, которые все обещали вот-вот прислать в Лондон своего представителя. С другой стороны, на них наседали голландцы, требовавшие исполнения условий союзнического договора 1625 года, а именно финансовой поддержки, пропорциональной их участию в войне против Нидерландов. Выигрывая время, Карл I направил к ним эмиссара. Тогда же выступил посланец Пьемонта, заявивший, что урегулированием отношений между Испанией и Англией надлежит заниматься его властителю и никому иному. При таком раскладе Рубенс автоматически выбывал из игры. Наконец, до Лондона добрался французский посланник, наделенный всеми необходимыми полномочиями для заключения оборонительно-наступательного альянса с Англией и щедрый на обещания Карлу I отвоевать дорогой его сердцу Пфальц. «Его [посланника] прием прошел столь вяло, а церемония оказалась такой жалкой, что почти все кареты, посланные ему навстречу, оказались пустыми, хотя их всего-то насчитывалось не больше 20», 327— пытался утешиться Рубенс, но все же не смог сдержать горечи: «Если б у меня в кармане лежало разрешение предложить те же самые уступки, я мог бы расстроить мир между Англией и Францией за 24 часа, невзирая ни на французского посланника, ни на все остальные группировки. Король Англии собственной персоной заявил мне, что ответственность за этот мирный договор с французами лежит на нас, потому что мы не решились дать ему шанс и заключить соглашение, которое не оскорбляло бы ни его веру, ни его совесть, ни его честь». 328