Виктор Фрадкин - Дело Кольцова

Таковы были подлинные причины ареста дяди Миши. Понятно, что в материалах «Дела» они, по существу, не нашли отражения. Да и не могли найти. Вся огромная карательная система, созданная больным воображением Сталина, действовала по установленной «технологии». Сначала определялась жертва, из которой выбивались признания в шпионской (варианты разведок были самыми разными) или антисоветской (для экономии времени и бумаги в протоколах допросов писалось сокращенно «ас») деятельности. А затем в зависимости от фантазии дознавателей с учетом вкусов главного Заказчика шел поиск хорошо организованного и законспирированного «подполья». Судя по материалам этой книги, следствие сначала искало «шпионское гнездо» в ЖУРГАЗЕ (Журнально-газетное объединение), который создал Кольцов и где он работал. Но, видимо, это показалось костоломам-чекистам слишком «пресным блюдом». Тогда возникла идея «заговора дипломатов» и в протоколах замелькали фамилии наших ведущих послов и сотрудников Наркоминдела. К этим «заговорщикам», видно, решили для масштабности добавить еще и ведущих мастеров культуры. Но, наверное, в планы Сталина тогда еще не входила организация нового шумного процесса, направленного против интеллигенции, и «дело» Кольцова решили свернуть.

Трудно передать ощущение, с которым я читал подлинники протоколов допросов. Казалось, что на их полях следы запекшейся крови и грязных рук палачей. Становилось плохо при мысли, что переживал совершенно невиновный человек, когда выводил эти чудовищные строки.

Позволю себе поделиться некоторыми соображениями по поводу самой книги.

Прежде всего нужно сказать, что в ней нет НИЧЕГО о чувствах и раздумьях Кольцова, которые наверняка обуревали его в застенках Лубянки. В протоколах нет НИ ОДНОГО слова, которое могло бы дополнить творческую биографию выдающегося журналиста и писателя. Но об этом ниже.

Зато «дело» позволяет заглянуть на грязную «кухню» и увидеть, как стряпались ведомством Берии и его предшественниками самые гнусные «разбирательства».

С одной стороны, невольно удивляешься, с какой дотошностью следствие ведет свою канцелярию: каждые два месяца дознаватели исправно запрашивают у своего начальства разрешения продлить сроки «работы». Естественно, такое разрешение незамедлительно получается.

А с другой — поражает пренебрежение самыми элементарными формальностями. Это даже не юридический беспредел, а просто издевка над здравым смыслом. Данное «Дело» дает множество таких примеров.

Дядю Мишу, как тогда говорили, «забрали» в ночь на 13 декабря 1938 года по прямому указанию Берии с санкции Самого.

Все необходимые бумаги оформлялись уже ПОТОМ. Ордер на арест подписан наркомом ВД СССР Л. Берией 14 декабря 1938 года. Постановление на арест с подписью того же Берии завизировано генпрокурором А. Вышинским 15 декабря 1938 года. Наконец, только 5 января 1939 года начальник 5 отд. 2 отдела ГУГБ ст. лейтенант госбезопасности Райхман представляет начальству обстоятельную бумагу, основанную на показаниях свидетелей, которая заканчивается так: «На основании изложенных данных считаю доказанной вину Кольцова Михаила Ефимовича в преступлениях, предусмотренных статьей 58–11 УК РСФСР, а потому полагал бы: Кольцова М. Е. арестовать и привлечь к ответственности по ст. 58–11 УК РСФСР». Что же касается содержания упомянутого выше «обоснования», то оно вообще находится за пределами человеческого понимания. В нем переврано все, начиная с фамилии и года рождения арестованного!

В этом смысле «Дело» Кольцова было вовсе не исключением в работе «органов». Составной частью этой книги логично стало и «Дело» его гражданской жены — немецкой коммунистки Марии Остен, которое также полно вопиющих несуразностей. Сущность НКВД проявилась не только в одинаковых методах ведения следствия, но и в его предопределенности и угодливом желании выполнить полученный заказ. На работе мастеров заплечных дел явно отражалось их понимание того, что в случае, если их заподозрят в недостаточном усердии, они сами окажутся на нарах.

Протоколы допросов, конечно же, не фиксируют характер и категории пыток, без которых немыслимо было ни одно дознание. Теперь уже известно, как пьяные следователи гоготали, когда мочились на голову боевого генерала, как насиловали жен и дочерей на глазах бывших революционеров-ленинцев, как сажали в каменный мешок вместе с крысами видных ученых, как надевали специальные сандалии на деревянной подошве с железной подковой, чтобы оттаптывать половые органы заключенным, и многие другие методы следствия, главным из которых было постоянное и жестокое избиение арестованных. Из материалов, публикуемых в книге, видно, что, отвергнув вначале все предъявленные обвинения, через три месяца пребывания в застенках Лубянки Кольцов начал давать показания, которые от него требовали. Такая перемена поведения легко объяснима.

Надо назвать поименно его мучителей: сержант госбезопасности Кузьминов, старший лейтенант Райхман, капитан Шварцман. О первом из них нечего сказать, кроме того, что это полуграмотное ничтожество. Достаточно почитать составленные им протоколы. Но об этом немного ниже.

О Шварцмане говорили как о жестоком и изощренном специалисте по пыткам, которому обычно поручали «подготовку» деятелей литературы и культуры.

А вот Райхмана мне довелось пару раз видеть в послевоенные годы в Центральном доме работников искусств, где он бывал вместе со своей женой — очень известной балериной. Запомнился низкорослый генерал (прямо скажем, стремительная карьера, если учесть специфику его «работы»!) в ладно подогнанном мундире с голубыми обшлагами, бледная надменная физиономия с короткой седой шевелюрой, холеные руки и распространенный аромат дорогих папирос и французского парфюма. Потом его самого вместе со Шварцманом дубасили до полусмерти в тех же подвалах Лубянки, выбивая признания в шпионской деятельности. Таковы были нравы той эпохи. Сталин считал, что все без исключения, будь то член политбюро или рядовой стукач, должны жить в постоянном страхе. Вот почему огромная машина под названием ГУЛАГ работала без устали круглые сутки, круглые годы, круглые десятилетия.

Кольцова продержали во Внутренней тюрьме 416 дней с момента ареста до расстрела. Только раз его вывезли в Лефортово, где происходило судилище. Надо ли говорить, какие муки ему пришлось пережить за все эти дни и ночи.

Как ни тяжело, но придется обратиться к его показаниям.

Отец, который хорошо знал характерный острый почерк своего брата, подтвердил, что все написано им собственноручно. Также очевидно, что Кольцов писал под диктовку Кузьминова. Даже в бреду он не мог бы сочинить такую фразу: «…Эренбург И. Г. познакомил меня с французским писателем Андре Мальро, с которым приехал и которого неизменным спутником он состоял(подчеркнуто мною — М.Е.)». Или такой перл: «…Я был восхищен… его благодушным отношением к буржуазной литературе и прессе, даже если они были антисоветского направления и нападали на Советскую власть».Примеры можно продолжить.