Сергей Бойко - Шарль Перро

Не сразу, но королю стало известно, что Фуке к своим морским владениям в Бретани добавил остров Ванн и несколько окрестных сеньорий. Он узнал, что на острове Бель-Иль, недавно купленном Фуке, ведутся работы по укреплению оборонительных сооружений и поденщикам в интересах секретности запрещено покидать остров.

В июне Кольбер известил короля, что Фуке купил для своего ставленника маркиза де Креси должность командующего галерным флотом. И это сильно разгневало короля.

— Да это потенциальный фрондер! — воскликнул Людовик и сказал Кольберу, что пришла пора избавиться от Фуке.

Фронду Людовик боялся и потому ненавидел. Он хорошо помнил, как фрондеры держали его с матерью под домашним арестом, как люди, называвшие себя верноподданными, обстреливали его из пушек. Отомстить всем этим людям он не мог: участники Фронды были защищены общей амнистией, гарантированной мирным договором с Испанией. Неутоленная жажда мщения должна была обратиться на Фуке.

— Ваше величество! — заметил Кольбер. — Мы не можем тронуть его, пока он имеет звание генерал-прокурора парламента.

— Так заставьте его продать свое звание! — усмехнулся молодой король.

И доверчивый, самоуверенный Фуке, не заметив ловушки, согласился за достойную цену отдать высокую должность.

Теперь препятствий к аресту Фуке не было. Однако в Париже у него имелось множество друзей, и потому Людовик назначил поездку в Нант, чтобы арестовать Фуке в этом городе и вместе с тем овладеть замком Бель-Иль.

Но Фуке упростил задачу. Желая преподать урок королю и продемонстрировать ему свое финансовое могущество, он пригласил короля и весь двор в замок де Во, который стоил ему 15 миллионов ливров.

Король приехал в замок с отрядом мушкетеров под командой д’Артаньяна. У ворот его встречал сам Фуке.

Людовик был ошеломлен великолепием дворца, восхитительной панорамой парка, роскошью убранства. Ничего подобного во Франции в то время не было.

Король едва мог скрыть смущение и негодование. Его придворный принимал его так, как он сам не мог принять никого! Особенно возмутил его герб Фуке, попадавшийся на глаза буквально повсюду. На нем была изображена белка с девизом: «Куда я не вознесусь?!». Людовик готов был арестовать Фуке тут же, в его замке. Но королеве и девице Лавальер, любовнице короля, сообщили о его намерении, и они успели отговорить его: «Нельзя за гостеприимство платить предательством!» И король решил подождать несколько дней.

После ужина, в 3 часа утра, двор начал разъезжаться.

— Милостивый государь, — сказал Людовик, прощаясь, хозяину, — теперь я не осмелюсь уже принимать вас у себя, потому что у меня помещение для вас покажется слишком бедным.

5 сентября, во время поездки двора в Нант, Фуке был арестован. При аресте он воскликнул: «Ах! Сен-Манде! Сен-Манде!» И действительно, в его доме в Сен-Манде нашли бумаги, в которых заключались главные улики против него.

15 сентября Людовик назначил Кольбера своим министром. И тот сразу же заменил Фуке в Узком совете. Так как король ликвидировал должность сюринтентанта и приказы о выплате денег из казначейства подписывал сам, был учрежден Королевский совет финансов, в который вошли канцлер Сегье (председатель), маршал Виль-Руа (заместитель), государственные советники Алигр и Сэв и Кольбер.

…В 1661 году Шарлю минуло 33 года. Он придавал большое значение этой цифре, считая, что это — время его вступления на историческую арену, а вся предшествующая жизнь была лишь подготовкой, быть может недостаточной, к этому шагу.

Из-за «гнилой зимы» во Франции наступил голод. Тучи нищих наводнили города. И чем дальше, тем нахальнее они приставали к прохожим, и по их изможденным лицам и больным глазам было видно, что просят они только на пропитание, чтобы не умереть с голода. По Парижу ползли слухи о людоедстве, хотя никто не мог их подтвердить.

А во дворце тем временем праздник следовал за праздником, и каждый отличался такой роскошью и таким изобилием, что на потраченные деньги можно было бы целую неделю кормить несколько деревень.

Более всего короля смущали не бедствия народа (о которых он даже не подозревал), а оппозиционные настроения среди интеллектуальной элиты Франции — ученых и литераторов.

Герцог Ларошфуко в своем сочинении «Правила» в пух и прах раскритиковал внутреннюю политику Франции. Бюсси-Рабютен в «Любовной истории галлов» делал недвусмысленные намеки на многочисленные любовные связи Людовика. Корнель в своих трагедиях обращал внимание зрителей на тяжелое положение дворянства, а попутно — и народа. Лафонтен высмеивал в баснях современную ему французскую действительность. Король же нуждался в литературе совсем иного рода. Он поручил Кольберу поддержать лояльную ему литературу — роялистскую, то есть «королевскую», которая поднимала бы авторитет королевской власти и во Франции, и за границей.

Чтобы выполнить просьбу короля, Кольбер решил создать небольшой комитет литераторов. Прежде всего он приблизил к себе престарелого Жана Шаплена, находившегося тогда в зените славы. Шаплен был признанным теоретиком литературы. Его эпическая поэма «Девственница, или Освобожденная Франция» пользовалась огромной популярностью. В «Письме о правиле двадцати четырех часов» (1630) и в двух «Рассуждениях о поэзии» (1635) он обосновал главные принципы классицизма, ярым защитником которого являлся. Именно с поэтики Шаплена началось распространение идей классицизма за пределы Франции. Но главное — Шаплен был искренним роялистом. Кольбер часто встречался с ним в Лувре и беседовал о литературе. Во время одной из таких бесед Шаплен назвал имя Шарля Перро.

— А что он за человек? — спросил Кольбер.

И Жан Шаплен ответил замечательной фразой:

— Это человек талантливый, многообещающий, и, самое главное, это человек доверия. Вы можете доверять ему, как самому себе.

Престарелый поэт не ошибся. Перро проработает с Кольбером 20 лет и за это время ни разу не подведет своего «патрона».

Наконец наступил день, которого так долго ждал Шарль, — его вызвали в Лувр к Кольберу.

Министр принял его в своем кабинете, заваленном бумагами. Они были на всех столах, на стульях и даже на полу.

Шарль уже знал, что Кольбер очень строг, и приготовился к трудному разговору. Беседовали они минут пятнадцать, но Шарлю показалось, что прошла целая вечность. За это время его вывернули наизнанку. Некоторые вопросы казались бессмысленными, но Шарль терпеливо отвечал на них.

Кольбер устроил ему настоящий экзамен. Наконец он вручил Шарлю бумагу, чернильницу и перо и попросил тут же, в соседнем кабинете, написать нечто о политике короля в области культуры. И Шарль справился. Когда он в тот же день показал черновики Шаплену, тот одобрил его изящную, тонкую и умную записку.