Сергей Бойко - Шарль Перро

4 августа примирение состоялось. Буало и Перро встретились и протянули друг другу руки.

6 августа Арно составил мнение, благоприятное для Перро.

А 8 августа в Брюсселе Антуан Арно умер.

История показала правоту Перро в этом его споре с Буало. В «Апологии женщин» он утверждал, что в некоторых случаях французские женщины становятся выше мужчин.

И действительно, в век Шарля Перро женщины стали активно влиять на внешнюю и внутреннюю политику государства. Достаточно вспомнить поведение герцогини Орлеанской в годы Фронды, достаточно вспомнить Марию Манчини, госпожу де Монтеспан, госпожу де Ментенон, приближенных ко двору и фактически руководивших его политикой. Достаточно вспомнить Марионну де Лорм, Нинон де Ланкло, госпожу де Шуази, девицу де Скюдери, маркизу де Рамбулье… «Они некоторым образом создали влияние женщин на новейшее общество», — писал Александр Дюма в романе-хронике «Людовик XIV и его век».

К изданию первого сборника сказок Шарль относился очень серьезно. Не просто ради того чтобы потешить публику, решился он на это. В предисловии к сборнику Перро должен был нанести новый удар по «древним», показать, что народные сказки живее античных мифов, современнее и нужнее людям.

«Прием, который публика оказывала сочинениям, составившим это собрание, по мере того как она получала их по отдельности, — писал он, — служит некоторым ручательством, что они не произведут на нее невыгодного впечатления, когда появятся все вместе. Правда, некоторые лица, притязающие на глубокомыслие и достаточно проницательные, чтобы увидеть в них только сказки, написанные ради забавы и посвященные предметам не слишком значительным, отнеслись к ним с презрением; но к нашему удовлетворению оказалось, что люди, наделенные хорошим вкусом, судят о них иначе.

Они-то с удовольствием отметили, что эти безделки вовсе не безделки, а заключают в себе полезную мораль и что игривый склад повествования был выбран только затем, чтобы они действовали на ум читателя с большей приятностью, вместе и поучая и развлекая. Этого должно было бы быть довольно для меня, чтобы не опасаться упрека, будто я искал легкомысленной забавы. Но коль скоро я имею дело с людьми, которые примут не всякий довод и которых сможет убедить только пример и авторитет древних, то я успокою их и на этот счет. Милетские предания, столь знаменитые у греков и восхищавшие собой Афины и Рим, были такого же свойства, что и рассказы, вошедшие в этот сборник. История о Эфесской Матроне такова же в своем существе, как и история о Гризельде; и та и другая — это новеллы, то есть рассказы о событиях, которые могли бы случиться, и они не содержат в себе решительно ничего, противоречащего правдоподобию. История про Психею, написанная Лукианом и Апулеем, — чистейший вымысел, нянюшкина сказка — вроде истории про Ослиную Шкуру. Недаром, как мы видим, и у Апулея старуха рассказывает ее похищенной разбойниками молодой девушке, подобно тому как „Ослиную Шкуру“ каждый день рассказывают детям их воспитательницы и бабушки. История земледельца, получившего от Юпитера в дар способность вызывать по своему усмотрению дождь и солнечную погоду и воспользовавшегося ею так, что ему привелось собрать лишь солому и ни единого зерна, ибо он ни разу не пожелал ни ветра, ни холода, ни снега и ничего на них похожего, что, однако, необходимо для произрастания злаков, — эта история, говорю я, того же рода, что сказка про смешные желания, хотя первая серьезна, а вторая забавна; смысл же обеих в том, что люди не знают, чего им надо, и для них большее счастье — идти по пути, указанному Провидением, нежели получать всякие блага по своему желанию.

Имея столь прекрасные образцы в премудром и ученом мире древности, я и не опасаюсь, что кто-либо вправе обратить ко мне какой бы то ни было упрек. Как я готов утверждать, истории мои даже более заслуживают того, чтобы их пересказывали, чем большая часть древних преданий, если посмотреть на них со стороны морали — вещи главной во всякого рода историях, ради которой они и должны бы сочиняться. Вся мораль, которую можно вывести из истории о Матроне Эфесской, состоит в том, что часто женщины, кажущиеся самыми добродетельными, менее всего ими являются и что тем самым почти нет среди них таких, которые и на самом деле были бы добродетельны.

Кому же не ясно, что эта мораль весьма дурна (то есть то, что среди женщин нет порядочных, а только притворяющиеся!) и что она только развращает женщин, подавая дурной пример и внушая, будто они, изменяя своему долгу, только идут общим для всех путем? Не такова мораль „Гризельды“, побуждающая жен все терпеть от своих мужей и показывающая, что не отыщется среди них ни одного столь грубого и сумасбродного, которого не в силах было бы победить терпение порядочной женщины.

Что до истории о Психее, истории, которая сама по себе весьма привлекательна и придумана весьма искусно, то скрытую в ней мораль, если бы только она мне была ясна, я сравнил бы с моралью „Ослиной Шкуры“, но я до сих пор так и не мог разгадать ее. Да, мне известно, что Психея означает душу, но я не знаю, как понимать Амура, влюбленного в Психею, то есть в душу, и мне еще менее понятно, когда к тому же прибавляют, что счастье Психеи должно было длиться, пока она не узнает того, кого любит, а это был Амур, и что, напротив, она сделается очень несчастной, как только его узнает; для меня это неразрешимая загадка. Можно лишь сказать, что это предание, как и большая часть других, унаследованных нами от древних, сочинено было только ради развлечения и с полным пренебрежением к добрым нравам.

Иначе обстоит дело со сказками, которые наши предки придумывали для своих детей. Рассказывая их, они обходились без той грации и того изящества, которые греки и римляне придавали своим историям, но они постоянно проявляли великую заботу о том, чтобы вложить в свои сказки мораль похвальную и поучительную. Добродетель в них всегда вознаграждается, а порок наказывается. Все они проникнуты стремлением показать, сколь велики блага, которые приобретаешь, будучи честным, терпеливым, разумным, трудолюбивым, послушным, и какой вред приносит отсутствие этих качеств…

Как бы незначительны и как бы причудливы ни были приключения во всех этих историях, нет сомнения, они вызывают в детях желание походить на тех, кого они видят в них счастливыми, и страх перед теми несчастьями, коим за свою злобу подвергаются злодеи. Не достойны ли похвалы родители, которые своим детям, еще не способным воспринимать истины существенные и ничем не приукрашенные, уже внушают к ним любовь и дают, так сказать, отведать их, облекая в форму рассказов занимательных и приспособленных к их слабому младенческому разумению?.. Все эти бросаемые в почву семена, которые сперва порождают лишь порывы радости или приступы печали, но впоследствии непременно вызывают к жизни и добрые наклонности…