Ольга Голубева-Терес - Страницы из летной книжки

— Товарищ командир! Включите меня в боевое расписание.

Смирнова оглядела меня со всех сторон:

— Хороша-а... Ничего не скажешь. А лететь надо. Эскадрилья должна работать в полном составе.

Я знала, что она так и скажет. Никто из нас не мог себе представить, что было бы со Смирновой, если бы ее эскадрилья плелась в хвосте. Она сама умела подать пример своей невиданной работоспособностью, выдержкой, смелостью, командирским стилем, личным воздушным почерком.

— С Кокаш полетишь?

Ее вопрос удивил меня. Смирнова никогда не спрашивала желаний, кому с кем лететь. Приказ, и все. Я смутилась. Конечно, мне хотелось бы лететь со «стариками»: спокойно, а главное — надежно. Я подумала: попрошусь со своей летчицей Парфеновой. Но она вывозит Иру Глатман, закрепленную за экипажем Кокаш. Откажусь лететь с Кокаш. Но этим можно нанести моральный ущерб человеку, убить в нем веру в свои возможности. И я сказала:

— Как прикажете...

Глядя на Смирнову, я думала, что командирский хлеб нелегок. Война собрала в нашей эскадрилье самых разных девчат. И самых разных летчиц, штурманов, техников, классных и неклассных. К каждой свой подход нужен. На первый взгляд, она ко всем одинаково ровна. Приглядевшись, понимаешь, что в одних она более уверена и дает полную самостоятельность. В ком не уверена — учит.

Смирнова, конечно, понимала, что не каждому дано овладеть летным искусством. Это связано с индивидуальными качествами человека, его темпераментом, концентрацией внимания и даже глазомером. Но что поделаешь — нужны летчики в эскадрилье.

После аварии она не дала Соне передышки. Тут же полетела с ней в зону. Десятки раз заставляла поднимать и сажать машину, придирчиво анализируя каждое упражнение. Требовательная к себе, наша 24-летняя комэск не терпела неисполнительности, небрежности. Если заметит подобное, то держись!.. Она с самого начала учила нас готовить себя постоянно к такому полету, в котором все, от взлета до посадки, — тяжелое испытание. Иначе не выдержать на войне. Просто невозможно будет летать, жить, побеждать.

Мы с Рыжковой готовы уже были взлететь, когда увидели, что через поле бежит к нам, размахивая руками, дежурная по аэродрому.

— Полет запретили! — крикнула она, прыгнув на плоскость.

— Что-нибудь изменилось в обстановке? — спросила летчица.

— Не знаю. Позвонили из штаба: «Не выпускать».

Я с сожалением оглядываю свою кабину: свертки, пакеты, узелки. Вся кабина завалена подарками для механика Веры Маменко, которая осталась в госпитале в Мариенвердере.

— Так нельзя... — Клава Рыжкова перегнулась через борт кабины, наклонилась над дежурной. — Посуди сама: Вера в тяжелом состоянии. Ждет нас, и — никого...

— Что ты меня агитируешь?! Разве я не понимаю?

— Ну вот и отлично, что понимаешь. Ты просто не успела нам передать.

— Но... я успела, — заикнулась дежурная, но тут же твердо добавила: — Ну, как знаете. Пусть не успела. Привет Верочке!

Летчица дала газ, и машина весело побежала на взлет. И вот мы, взяв нужный курс, радуемся синему небу и даже лесу, который проплывает под нами. Хотя этот лес мне кажется жалким, вылизанным. И Клаве он тоже не нравится, этот благообразный немецкий лес. То ли дело в Сибири: сосновые, березовые, осиновые, с полянами и оврагами, буреломами и просеками, кочками и ручьями, зарослями кустарника и болотами. Те леса не похожи ни на какие другие. По сибирским лесам можно ходить и плутать, там можно купаться в лесных озерах и загорать, собирать ягоды и грибы, рвать цветы и пить березовый сок.

Клава прервала мои лирические воспоминания о сибирских лесах.

— Вот обрадуется Верочка! — сказала она. — По себе знаю. Так тоскливо, так плохо быть вдали от своих...

— Потому ты и удрала из госпиталя?

— В полку долечусь.

— То-то ты лечишься, — проворчала я. — В самолет забралась... Больно управлять-то?

— Ерунда. Движение — это здоровье, а значит, и жизнь. Может, и Веру заберем? Ты давно с ней дружишь?

Рыжкова пришла в полк уже на фронте, была в другой эскадрилье, и с Маменко ей не приходилось сталкиваться ни на работе, ни тем более в часы отдыха. Механики, как правило, жили отдельно от летного состава. А я с Верочкой подружилась еще при формировании полка. Мы с ней прибыли в Энгельс почти одновременно. Она из Саратовского физкультурного техникума, а я с фронтового военно-санитарного поезда. Ее назначили механиком самолета, а меня в ту же эскадрилью мастером по электрооборудованию.

Прибыв на фронтовой аэродром, мы с Верой были разочарованы, потому что ожидали чего-то необыкновенного, романтического: опасностей, риска, увлекательных происшествий. Ничего такого не случилось. Я бродила по селу, по аэродрому и не чувствовала никакой войны. И погода стояла дивная. Солнышко прямо ослепляло, и где-то высоко-высоко в небе заливался мирный гражданский жаворонок — какое ему дело до войны...

На аэродром я приходила рано утром и часа за два, за три успевала проверить и привести в порядок несложное электрооборудование. Потом шла к самолету Веры Маменко и наблюдала, как она ловко орудует ключами и отвертками. Иногда мы с ней рассуждали о том, насколько растяжимо понятие «фронт». Сказать: я был на фронте — значит ничего не сказать. И где же все-таки настоящий фронт? Где ему начало и где конец? Военно-санитарный поезд — фронт, а от передовой он уходит очень далеко. Наш аэродром тоже фронт, а от него до передовой километров двадцать будет, не меньше. А есть фронтовики, что воюют за все сто километров от переднего края. Мы сходились с ней на том, что настоящий фронт — на самом-самом переднем крае и, стало быть, нам надо во что бы то ни стало попасть туда. И обязательно в разведчицы. Фантазия была неуемной.

Однажды наши разговоры услышала Дуся Носаль. Уж она-то знала, что такое тыл противника. Из-под носа, можно сказать, уходила. Через бомбежки и гибель близких она пробиралась на восток, чтобы сесть в самолет и защищать Родину.

— Ох и глупенькие вы, — сказала нам Дуся. — Каждый должен сейчас делать то, что умеет.

Мы запротестовали, и Дуся тогда предложила нам учиться штурманскому делу.

— Ведь штурман, — говорила она, — это тоже разведчик. Он любопытен, наблюдателен. Конечно, если он мастер своего дела. Штурман интересуется землей и при этом внимательно следит за воздухом: не прячется ли сзади «мессер»? А заход на цель? Прицеливание? Бомбежка? — Дуся спрашивала нас, но отвечала сама же. — Знаете, как от штурмана зависит успех выполнения задания? Своевременно совершить маневр, выйти из огня, ослепить врага осветительной бомбой, — здесь штурман должен уметь учитывать все, вплоть до направления ветра. Ну, а полет в ненастную погоду? Не сбиться с пути, не заблудиться...