Сергей Капица - Мои воспоминания

Забавно, что в 2003 году Королевское общество озаботилось восстановлением доброго имени Гука. По крайней мере, электронная газета «Русский Лондон» опубликовала такое сообщение [96] http://www.russianlondon.com/print/18623/ :

В Королевском обществе в Лондоне выставлен изготовленный в наши дни портрет Роберт Гука — талантливого английского учёного и изобретателя XVII века.

Как установили исследователи, при жизни Гук был злейшим врагом сэра Исаака Ньютона, который прилагал все усилия, чтобы очернить своего соперника и умалить его научные достижения. Именно по вине Ньютона сразу после смерти Гука был уничтожен его единственный портрет.

Роберт Гук был одним из наиболее выдающихся натурфилософов XVII века. В 1665 году он опубликовал труд «Микрография», а годом позже принимал активное участие в восстановлении Лондона после пожара…

Другой случай был в Германии, в Мюнхене. Там есть замечательный музей «Deutsches Museum» («Немецкий музей»), музей истории науки и техники, доказывающий очень точно, что Германия — родина слонов. Его в конце XIX века основал доктор Мюллер, он говорил, что каждый немецкий мальчик должен обязательно хотя бы раз побывать в «Немецком музее». Это действительно храм науки, оплот немецкой науки и техники, так, закону Ома посвящен целый зал. Наш Политехнический музей — это в некотором роде копия «Немецкого музея», он даже внешне очень похож на него.

В этом музее я искал портреты немецких ученых, в частности хотел найти Эйнштейна, но обнаружил лишь две жалкие фотографии. Я спросил хранителя, почему? «Ну, вы понимаете, были обстоятельства…» А ведь это уже 1972 год! Там возникла еще одна трудность: когда меня спросили, зачем мне портреты, и я объяснил, что готовится книга, а мне предложили оплатить авторские права. СССР тогда еще не подписал конвенцию, и я им долго пытался это объяснить. Я готов был заплатить 5 марок за фотографические работы, но выкладывать 25 марок за авторские права я не хотел: платить пришлось бы из своего кармана. Я с ними долго торговался, и, в конце концов, сказал, что я могу воспроизвести те же фотографии из вторичных публикаций, но при этом качество будет совершенно другим, нежели чем если я буду пользоваться замечательными отпечатками из вашей фотолаборатории. И это их убедило.

Самое длинное и абсолютно современное предисловие принадлежит Кеплеру: на 20 страницах он рассуждает о Боге, о соотношении науки и религии. О том, что Богу — богово, Кесарю — кесарево, а ученым — знание. Еще о Боге много писал Коперник, он адресовал свое предисловие Папе Римскому и составил его так хитро, что 70 лет его сочинение не запрещали.

Позже при издании моей книги возник вопрос, с какой буквы писать Бог — с прописной или со строчной. У меня везде Бог написан с большой. Такой же спор был у Солженицына с цензурой, это описано в его книге «Бодался теленок с дубом», и он проиграл, а мне удалось каким-то образом оставить прописное «Б», там где это необходимо.

Интересный эпизод был связан с Галилеем. Галилей обнаружил спутники Юпитера и описал это в «Звездном вестнике». И вот с чего он начинает свою книгу:

ЗВЕЗДНЫЙ ВЕСТНИК

ПОСВЯЩАЕТСЯ КОЗИМО II МЕДИЧИ, ЧЕТВЕРТОМУ ГЕРЦОГУ ЭТРУРИИ

Превосходительнейшие сенаторы, главы превосходительного Совета Десяти, нижеподписавшиеся, будучи ознакомлены сенаторами реформаторами Падуанского университета через сообщение двух лиц, кому это было поручено, то есть уважаемого о. инквизитора и осмотрительного секретаря сената Джов. Маравилья, с клятвой, что в книге под заглавием «Звездный вестник» и т. д. Галилео Галилея не содержится ничего противного святой католической вере, законам и добрым нравам, и что эта книга достойна быть напечатанной, дают разрешение, чтобы она могла быть напечатана в этом городе.

Дано в первый день марта 1610

АНТ. ВАЛАРЕССО НИКОЛО БОН ЛУНАРДО МАРЧЕЛЛО Главы превосходительного Совета Десяти

БАРТОЛОМЕЙ ПОМИН, Секретарь славнейшего Совета Десяти 1610,

в день 8 марта, зарегистрировано в книге, лист 39

Астрономический вестник, содержащий и обнародующий наблюдения, произведенные недавно при помощи новой зрительной трубы на лике Луны, Млечном пути, туманных звездах, бесчисленных неподвижных звездах, а также четырех планетах, никогда еще до сих пор не виденных и названных Медицейскими светилами.

Фактически это разрешение на публикацию со стороны церковной власти — по существу, точная копия тех заключений, которые мы должны были писать о каждом издании. Мы их называли «клятвами», что в книге нет ничего противного Партии и правительству.

Наверное, академический цензор тоже заметил сходство, потому что он меня вызвал, и стал уговаривать этот текст удалить. Но я сказал, что не могу: я пользуюсь академическим изданием сочинений Галилея, изданным под редакцией С. И. Вавилова, который был Президентом Академии наук, и что-либо менять было бы неправильно. Конечно, полностью победить цензуру не удалось: вставить Фрейда и Гамова мне не дали, но это небольшие потери, всего не сделаешь. К тому же предисловие Фрейда было не очень интересным.

Работа длилась более трех лет, и результатом стала книга «Жизнь Науки», где собрано около сотни предисловий от Коперника до наших дней. Она была издана в серии «Классики науки», но в другом переплете: ведь хотя она и основана на классических сочинениях, сама она таковым не является. Меня очень поддерживал в этой работе И. Г. Петровский, который был ректором Университета и главой этой серии. Недавно благодаря издательскому дому «Тонгу» «Жизнь науки» была переиздана.

По установившейся традиции мне надо было найти авторитетного титульного редактора. По общему мнению, лучшим редактором мог бы быть Лев Андреевич Арцимович. Когда я пришел к нему с этим предложением, он спросил: «Что это Вы занялись таким пустым делом? Лучше бы строили свои ускорители».

Мне показалось, что он согласился без особого удовольствия, но потом идея его увлекла. Он просил передать ему рукопись, как только она будет готова. Рукопись попала ко Льву Андреевичу, когда он лежал в больнице на улице Грановского. Он написал мне, что в ближайшие дни собирается заняться редактированием и с удовольствием посвятит этому прекрасному занятию время своего пребывания и больнице.

Через месяц я вновь увидел рукопись, в которой было более 1000 страниц, и почти на каждой его пометки. С тех пор вопросы, затронутые в этой книге, часто служили поводом для наших бесед о науке, ее прошлом и будущем. В феврале 1973 года я принес ему последнюю корректуру, которую он и утвердил к печати. А через несколько дней Льва Андреевича не стало.

При подготовке книги у меня возникали сомнения, следует ли затрагивать в ней казнь Лавуазье. Лев Андреевич считал, что даже о неприятных событиях прошлого надо писать прямо, давая им четкую оценку, уметь видеть главное и быть выше мелких страстей. Он так сформулировал заключительный этап в биографии великого химика: «В период якобинской диктатуры Лавуазье вместе с 27 другими откупщиками был арестован. Он был приговорен трибуналом к смертной казни и через три дня, 8 мая 1794 года, гильотинирован, несмотря на все попытки жены и влиятельных друзей спасти ученого. Лагранж, присутствовавший на казни своего друга, заметил: „В один момент мы лишились головы, и пройдет, быть может, еще 100 лет, пока появится еще такая“. При вынесении приговора судья, движимый, по-видимому, еще и чувством личной мести, заявил, что „республика не нуждается в ученых, и правосудие должно идти своим чередом“. Однако история показывает, какое видное место заняла наука в революционную эпоху, когда крупнейшие ученые того времени были привлечены к государственным делам Франции».