Любовь Воронцова - Софья Ковалевская

В Стокгольм Софья Васильевна вернулась в сентябре. Ее искусственная веселость исчезла. Она была очень грустна и казалась чем-то сильно обеспокоенной. Встреча с Анной-Шарлоттой не обрадовала. Она прятала от подруги свои переживания. Близким друзьям ее было видно, что она всей душой рвется из Стокгольма и считает дни до рождественских вакаций, чтобы уехать за границу. Тяжело давалась борьба с самой собою: она не могла соединиться с Ковалевским на тех условиях, какие он выдвигал, и не могла жить одна в чужой стране. Все могло быть иначе, если бы ей позволили работать на родине. Она походила на вырванное из почвы растение, которое не в силах укорениться и погибает.

Миттаг-Леффлер, переселившийся в новый район, просил Софью Васильевну снять квартиру где-нибудь поблизости от него, чтобы чаще и легче видеться. Но хотя переезд Миттаг-Леффлера еще сильнее заставил ее почувствовать свое одиночество, Ковалевская никак не могла решиться на это.

— Кто знает, сколько еще времени остается мне прожить в Стокгольме! Во всяком случае, это не может долго продолжаться, — говорила она. — Ну, а если мне придется и следующую зиму остаться здесь, я буду в таком ужасном расположении духа, что мое соседство не доставит вам никакого удовольствия.

В эти тяжелые для нее дни она встречалась только с Эллен Кей, почти прекратив другие знакомства.

В начале декабря Софья Васильевна приехала к Миттаг-Леффлеру в Диурсгольм, чтобы проститься перед своим отъездом в Ниццу. У него гостила Анна-Шарлотта с мужем, герцогом Кайянелло. Софья Васильевна условилась повидаться с подругой в Генуе после рождества. Простились они так, как прощаются люди, которые расстаются на один день.

Свиданий не состоялось. Произошла какая-то ошибка в адресе на телеграмме. Анна-Шарлотта проехала станцию, не зная, что ее ждут там Софья Васильевна и Максим Максимович.

Ковалевская провела свой отпуск в Ницце. Она просила Миттаг-Леффлера продлить ей отпуск, но он ответил, что это невозможно, так как одна кафедра совершенно не замещена, и Ковалевской придется читать два предмета.

Под Новый год Софья Васильевна попросила Максима Максимовича съездить с нею на кладбище Санто-Кампо в Геную. Они долго бродили среди прекрасных мраморных памятников знаменитого «города мертвых». Софья Васильевна была очень грустна и подавлена. Покидая кладбище, она сказала:

— Одни из нас не переживет этого года…

Ковалевский проводил Софью Васильевну до Канн. Она заехала на несколько дней в Париж повидаться с французскими математиками, 20 января посетила в Берлине Вейерштрасса и Георга Фольмара. Софья Васильевна была приветлива, рассказывала друзьям о множестве литературных и научных планов, которые возникли у нее в связи с неудачей в Петербурге. Она опять оживилась, поставив перед собой новую цель: сделать в науке и литературе столько, чтобы русское правительство не могло без урона для своего престижа противиться дальше ее приглашению.

В Фредерисию, откуда отправлялся поезд в Швецию, Софья Васильевна прибыла поздно ночью, в бурю, под проливным дождем. Датских денег у нее не оказалось, чтобы взять носильщика, и ей самой пришлось нести свой багаж.

В Стокгольм Ковалевская приехала в среду, 23 января, совершенно простуженная. Но весь следующий день готовилась к лекции, которую прочитала в пятницу. После занятий в университете она пошла ужинать к Гюльденам.

Очень оживленная, Софья Васильевна рассказывала своим друзьям о парижских и итальянских впечатлениях, делилась научными и литературными планами. По свидетельству Миттаг-Леффлера, ее математические замыслы были так интересны и важны, что если бы она успела осуществить даже небольшую их часть, имя ее приобрело бы бессмертие гения.

Она собиралась написать повесть «На выставке», в которой хотела выразить свое отношение к роли творческого труда в жизни человека, и сделала для нее наброски. В начатой повести «Амур на ярмарке» ей хотелось показать судьбу женщин, избравших разные дороги в жизни, а в «Путовской барыне», навеянной воспоминаниями М. Ковалевского о матери, — воскресить дореформенный быт «дворянских гнезд» и образ просвещенной матери-воспитательницы.

Неожиданно для всех Софья Васильевна оборвала беседу и, торопливо попрощавшись, покинула квартиру Гюльденов. Никто не заметил, что ей плохо, а она не любила привлекать внимание окружающих к своему самочувствию.

В сильном ознобе вышла она одна на улицу. Извозчика поблизости не оказалось, пришлось сесть в омнибус. Плохо ориентируясь, Ковалевская поехала в противоположный конец города и попала домой поздно, сильно промерзнув.

К утру она почувствовала себя настолько нехорошо, что против обыкновения — не затруднять близких такого рода поручениями — вынуждена была отправить служанку к Миттаг-Леффлеру с просьбой прислать врача. Миттаг-Леффлер немедленно позаботился об этом и дал знать о болезни Ковалевской Эллен Кей и Терезе Гюльден.

Врач сначала предположил у больной почечные колики и назначил соответствующее лечение. Но Софья Васильевна задыхалась, ее мучили частый сухой кашель и лихорадка. Оказалось, что у нее гнойный плеврит.

Эллен Кей и Тереза Гюльден решили дежурить возле подруги день и ночь, сменяясь. Софья Васильевна трогала их своей кротостью, терпением и горячей признательностью за каждую услугу, которую ей оказывали.

Во вторник вечером Фуфа должна была пойти на детский бал. Софья Васильевна попросила приятельниц, чтобы они непременно послали туда девочку, и сама осмотрела ее новый цыганский костюм. Но потом продиктовала письмо к своему немецкому другу Ханземану: пусть он позаботится о том, чтобы слухи о ее болезни не дошли до тяжело хворавшего Вейерштрасса и не взволновали его.

Врач в этот день сказал, что опасность миновала и подруги больной могут пойти отдохнуть дома, оставив Ковалевскую на попечении сестры милосердия из общины Елизаветы. Софья Васильевна была спокойна, она только сказала:

— Во мне произошла какая-то перемена…

А ночью портье дома, где жила Софья Васильевна, прибежал к Гюльденам и сообщил:

— Скорее, скорее идите: профессор Ковалевская умирает!

Когда Тереза Гюльден пришла, Софья Васильевна была в агонии и, не приходя в сознание, скончалась 29 января 1891 года от паралича сердца, в возрасте 41 года — в самом расцвете творческой жизни.

Известие о смерти великой русской ученой потрясло всех, кто знал ее имя, славную и горькую ее судьбу. «Ковалевская умерла! Какое горе! Не оценили ее у нас!» — занесла в свои «Записки» Надежда Васильевна Стасова.

И как много оказалось в мире друзей у той, кто мучительно страдал от одиночества в вынужденном изгнании!