Виктор Пшеничников - Тропою джейрана

"Ничего, скоро настанет утро, и все пройдет", - успокаивал себя мальчик, хотя прекрасно знал, что утра ему не дождаться; рядом бродили, отыскивая Хаятоллу, его мучители, посланные с гор отцом. Их шаги неотвратимо приближались, были совсем рядом...

"Мама, мне страшно!.." - взмолился Хаятолла.

"Я здесь, мой мальчик, не бойся..."

Мама стояла рядом, невидимая в темноте, ласково ворошила его вихры на макушке, успокаивала. Пахло от нее теплом и домом, и Хаятолла прижимался к матери все тесней.

"Видишь, я с тобой. Теперь я никуда от тебя не уйду. Успокойся, мой мальчик. То ветер скулит во дворе, шарит в щелях. Он решил с кем-нибудь поиграть, ведь и ветру тоже бывает иногда одиноко, вот он и ищет себе товарища..."

"Это не ветер, мама. Ветер не ходит в сапогах и не говорит человеческим голосом. Это они. Они пришли за мной. Это злые люди, мама".

"Полно, сынок. Спи. Хочешь, я спою тебе сказку? Когда-то ты любил мои сказки..."

"Теперь не люблю. Я уже большой, мама. Я уже давно вырос".

"Конечно, конечно! Понимаю... Ты стал уже таким взрослым! Совсем-совсем взрослым... Скоро и ты покинешь наш дом, как твои старшие братья, и станешь жить самостоятельно..."

"У нас нет дома, мама, и ты об этом знаешь. У нас уже никогда больше не будет своего дома".

"Нехорошо говоришь. Человек не может без дома. Только у бродяг не бывает своего дома. Спи и ни о чем больше не думай..."

Хаятолла потянулся, но вместо шелковых одежд матери нащупал жесткий ворс старенького коврика у кровати. И он услышал голоса двух знакомых Хаятолле людей - Николая Александровича и Олима.

- ...Удалось только перехватить их "джип" с радиостанцией да еще несколько человек, и среди них - личного повара Ахмет-хана, - приглушенным голосом рассказывал Олим. - Не густо, конечно. Главарь держал повара "при дворе", повсюду таскал его за собой, а в этот раз за какую-то провинность оставил в обозе.

- Как же все-таки удалось уйти? - недоуменно спросил Березин. Прости, может, я чего-то недопонимаю, но мы в своем департаменте далеки от боев, наше дело, сам знаешь - работа: газ, трубы... Они что, выскользнули из заблокированного кишлака? Ведь когда проводится такая крупная операция, в ней участвуют и царандой*, и подразделения ХАД**, и бойцы отрядов НОФ***. Банда незамеченной не пройдет...

_______________

* Ц а р а н д о й - народная милиция.

** Х А Д - органы государственной безопасности ДРА.

*** Н О Ф - Национальный отечественный фронт.

Жадно ловя каждое слово, Хаятолла старательно делал вид, будто все еще спит. К счастью, и мужчины, увлекшись беседой, ничего не замечали. Говор их звучал спокойно, значит, они не опасались быть кем-то услышанными.

- Да, были там и царандой, и хадовцы, - не сразу отозвался Олим, и стул под ним скрипнул. - Но гонцы Ахмет-хана упредили его, так что блокировать кишлак не имело смысла: он был пуст.

Олим прополоскал горло остывшим чаем, цокнул языком.

- Ахмет-хан сильный и хитрый противник. Он не доверяет никому и ничему. Тот опальный повар, которого мы прихватили, вряд ли когда вернулся бы к ханскому очагу; попал в немилость, значит, напрочь потерял доверие. У хана, кроме него, еще пять таких же искусных поваров, и все они пробуют пищу, прежде чем подадут ее на хозяйский стол. Ахмет-хан дрожит за свою шкуру и потому никогда не пользуется дважды одним и тем же транспортом. Если вчера он ехал на "джипе", то сегодня пересаживается на коня, а назавтра разъезжает уже на бронетранспортере или вовсе идет пешком, как все. Когда банда выступает, рядится в самые простые одежды, хотя обожает роскошь и драгоценности. И держится он то в голове колонны, то в середине, а то в хвосте и до последней минуты даже самым близким из своего окружения не объявляет маршрута выступления...

Олим досадливо пристукнул ладонью по спинке стула.

- Всюду у него свои осведомители, доверенные люди. Есть и резервные кишлаки с подземными ходами, где можно укрыть банду хоть в тысячу сабель... Воображаешь? А в этот раз, когда его крепко прижали, уже висели на хвосте, он приказал взорвать за собой гору. Сам с отрядом, конечно, укрылся в ущелье, где его так просто не взять. Отрезал все подступы. Ну а тех, кто не успел проскочить дорогу до взрыва, кто отстал, он даже не вспомнит. Для него это мусор, дорожная пыль... Жаль, что эти обреченные так и не поняли до конца, что их предали, бросили на произвол судьбы. У одного из них, кстати, оказался гранатомет. Отбивался до последнего и ранил моего друга, начальника пионерского лагеря Зарина. Напрасно пострадал человек, совершенно напрасно. Ведь предупреждал же его: не ходи, не твое это дело. Нет, не послушался...

"Ранен! Рафик Зарин ранен..." - горько вздохнул Хаятолла, живо вспоминая пионерский лагерь под охраной сорбозов, с пулеметами в башнях по всем четырем углам высоченного дувала.

- А если не лезть напролом и обойти завал другой дорогой, скажем, по другому склону, - с жаром предложил Березин, не замечая при этом, как напрягся, обрел силу его голос.

- Других дорог нет, - терпеливо, как маленькому, объяснил Олим. Горы. Кругом одни горы. А вертолету там сесть негде.

- Да-а...

Мужчины помолчали, должно быть, закончив разговор или собираясь с мыслями.

"Как это нет? - заерзал Хаятолла. - Еще как есть. Неужели забыли? Или не знают?"

- А джейраны? - наконец, не выдержав искушения, дал о себе знать Хаятолла. От нетерпения и горячки зубы его стучали, нос трепетал, а пальцы комкали край одеяла, которым накануне заботливо укутал его Олим.

- Что джейраны? - разом, будто по уговору, спросили мужчины.

- После банды были на горе джейраны? Ну, когда все утихло... Не видели?

Олим пристальнее прежнего вгляделся в лицо мальчика, но было похоже, что Хаятолла находился в ясном уме и не бредил.

- Может, кто и видел. Не знаю. Я не обращал внимания. Тогда было не до животных, сам понимаешь. А почему тебя это интересует, Хаятолла?

- Где ходит джейран, пройдет и человек. А там джейранья тропа, почти над пропастью. Раньше я по ней часто ходил.

- Вот как? Охотился?

- Просто смотрел. Красивые животные. Свободные. Они сами по себе, ими никто не помыкает. А меня они совсем не боялись: привыкли. Когда Мухаммед сказал мне про маму, я часто стал приходить на тропу. Я всех ненавидел и хотел превратиться в джейрана...

- Какой Мухаммед? Не тот ли это несчастный чолук из твоего кишлака, что взорвал мину? - Олим выглядел озадаченным. - Постой, постой, а где проходит эта твоя тропа? Ты можешь ее показать?

Он сдвинул на край низкого столика тяжелую пиалу, которой была прижата карта, разгладил сгибы, подсел на кровать к Хаятолле.

- Ну-ка, посмотрим, где это?

Мальчик с удивлением обозревал глянцевую, в некоторых местах помеченную цветными карандашами карту, где множество тонких и толстых линий переплетались между собой, будто паутина, и им постепенно овладела растерянность.