Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

После обеда у Галлимара. Там разговор о «Falaises de Marbre» [53] «Мраморные скалы» ( фр .). с главой издательского дома, его директором Стамероффом и Мадлен Будо-Ламот. От Галлимара, как и положено хорошему издателю, исходит ощущение духовной и интеллектуальной силы. В нем есть также что-то от пастыря.

Затем Книга Царств. Давид привносит нечто новое в Закон — черту элегантности. Видишь, как меняется и сам Закон, когда человек, по сути не меняя в нем ничего, служит ему иначе. Взаимосвязи вытанцовывались по-другому.

Ваал. В соседстве с такими богами Иегове приходилось внушать страх. Следовало бы сохранить о них представление, это позволило бы видеть их даже сегодня, когда их алтари уже давно рассыпались в прах. Ведь они не просто верстовые столбы на пути человечества. Достоевский увидел Ваала в лондонских вокзалах.

Когда наступят мирные времена, я намерен по-новому организовать свое чтение, сделав теологию его основой.

Париж, 12 марта 1942

Говорят, со стерилизацией и уничтожением сумасшедших число родившихся на свет душевнобольных детей увеличилось во много раз. Точно так же борьба с нищими окончилась повсеместной бедностью, а уничтожение евреев приводит к распространению еврейских качеств во всем мире, бытие которого обретает ветхозаветные черты. Истребление не гасит память об архетипах; скорее, таким образом их высвобождают.

Бедность, болезни и все зло держатся, кажется, на совершенно определенных людях, подпирающих их подобно столпам. Но это самая шаткая опора в мире. Когда она рухнет, груз опустится на своды. Обвал повергнет в прах всех этих безмозглых экономистов.

Шабаш лемуров с убийствами мужчин, детей, женщин. Страшные трофеи зарываются не глубоко. Тут приходят другие лемуры, разрывают их; со зловещей страстью они фотографируют расчлененные, наполовину разложившиеся останки. Затем одни лемуры демонстрируют их другим.

Какая невероятная возня вокруг мертвечины!

Париж, 14 марта 1942

Tristitia. Днем прогулка с Шармиль через авеню Мэн к рю Мезон-Дьё. Возвращались через кладбище Монпарнас. Мы наткнулись там на могилы Дюмона д’Юрвиля и летчика Пежо.

После тарелки супа — «Мизантроп» в «Комеди Франсез». В антракте снова отыскал гудоновского Вольтера. На сей раз мне бросилась в глаза смесь злобности и детскости.

Парикмахерша говорила докторессе о бомбардировке:

— Я их не боюсь. Мертвым лучше, чем нам.

— Но ведь Вы этого не знаете.

— Да, конечно, но заключаю из того, что никто не возвращается обратно.

Париж, 15 марта 1942

Прогулка с Арманом в Буа при чудесном свете солнца. Я ожидал его под Триумфальной аркой, возле могилы, обложенной желтыми нарциссами и фиолетовыми анемонами, в их чашечки погружались пчелы. Мысль: неужели в этом каменном море они живут только за счет срезанных цветов?

Все чаще человек представляется мне страдальцем, зажатым меж зубцов и валов некой машины, раздавливающей ребро за ребром, член за членом; при этом он все же не может умереть, быть может он даже побеждает.

Париж, 16 марта 1942

Вечером в мою комнату пришел полковник Шпейдель; он принес статью, написанную обо мне Штернбергером во «Франкфуртере». Он также показал мне приказы. Что касается Кньеболо, разворот от Дьявола к Сатане все более очевиден.

Удивительно, что внутреннее вращение атомов свершается в каждом камне, в каждой крошке, в каждом клочке бумаги. Материя живет, и вещи обманывают нас; тогда мы не схватываем собственного характера материала, из которого они сделаны. Мы видим лишь тени Абсолюта, часть неделимого света.

Париж, 28 марта 1942

Вечером у мадам Гульд {60} 60 Гульд Флоранс (1895–1983) — парижская знакомая Юнгера, супруга американского миллиардера Фрэнка Гульда; содержала в Париже блестящий литературный салон в отеле «Бристоль», а с 1942 г. — в своей квартире на ул. Малакофф. в «Бристоле» с Геллером и Жуандо, {61} 61 Жуандо Марсель (наст, фамилия — Прованс, 1888–1979) — французский писатель, преподаватель в католической гимназии, автор более 120 книг и 30 томов дневников. Его населенная многочисленными домашними животными квартира служила местом встреч многих художников и писателей. «Chroniques Maritales» [54] «Хроники супружеской жизни» ( фр .). которого я когда-то давно читал.

Воздушная тревога. Мы сидели при свете и пили шампанское 1911 года в сопровождении гула самолетов и грохота снарядов, сотрясавших город. Маленькие, точно муравьи. При этом разговоры о смерти. Мадам Гульд сделала несколько заслуживающих внимания замечаний на эту тему — о том, что смерть принадлежит к тем немногим переживаниям, которых никто не в силах у нас отнять, и что, собственно, чаще всего нас обогащает именно тот, кто замыслил нанести нам особенно сильный урон. Судьба может лишить нас всех значительных встреч — но только не со смертью.

В качестве самого верного политического поведения она упомянула: «Не бояться!» Однажды вечером в тропиках она увидела бабочку, опустившуюся рядом со светом садовой лампы на спину геккона. Пусть это и будет символом высшей отваги.

Затем о Мирбо. Мне казалось, ужасный ландшафт за окном обладал для нее притягательностью, той возбуждающей силой, что единственно еще действует после того, как испытаны все наслаждения, предлагаемые богатством.

Жуандо, с которым я говорил сперва о Бернаносе {62} 62 Бернанос Жорж (1888–1948) — французский писатель, автор новелл, проникнутых глубоким чувством нравственности и католицизма. В 1938 г. покинул Францию и до 1945 г. проживал в Бразилии. и Мальро, затем о гражданской войне как таковой, считает, что ничто так ее не объясняет, как биография Цицерона. Он пробудил во мне желание снова заняться теми временами.

Картины, возникающие в нас. Все чаще я вижу себя теперь одиноким туманным вечером на опушке леса в Юберлингене или в Штралау в начале войны или ребенком, изучающим узор обоев комнаты в Брауншвейге. Мне кажется, значительные решения принимались именно там, пока я всего лишь грезил или размышлял.

Может быть, лишь временами, вне всякой деятельности, воспринимаешь такты мелодии жизни. Они возникают именно в паузах. В них мы прозреваем тогда весь строй, целое, лежащее в основе нашего бытия. Отсюда сила воспоминаний.

Целокупность нашей жизни, кажется мне, является нам не подряд, но чем-то вроде головоломки, в частях которой то там то здесь отыскивается немного смысла. Капризы детей часто ужасны; с другой стороны, наступающие затем формы жизни наносят детству раны без всякого промежуточного элемента.

Может быть, действие наших звезд сказывается сильнее всего, когда, грезя в тиши комнаты, мы встречаемся сами с собой, — ничто не является нам; это мы входим в новый дом.