Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Стиль. Повторение некоторых предлогов в немецком, как, например, «Das reicht nicht an mich heran» или «Er trat aus dem Walde heraus», [179] «Это до меня не достает»; «Он вышел из лесу» ( нем .). Повторяющиеся предлоги: an/heran; aus/heraus, т. е. перед объектом и после него, в конце предложения. мне уже не мешает так, как прежде; в этом есть и некое усиление, закрепление мысли. Не следует только перебарщивать. Вечером с Венигером и Шнатом говорили о достопримечательностях Ганновера, на что нас подвигло известие о разрушении нашего родного города. Смотритель купален Шрадер, изготовитель масок Грос и мой дед, школьный учитель, заняли здесь достойное место среди других старожилов.

За колонной Ватерлоо темный проход вел к Маш; там солдаты болотной казармы перед вечерней зарей прощались со своими девушками, там же как привидения шныряли пьяницы и царили непристойность и всяческие бесчинства, — оттого-то и прозвали этот проход «помойным». После революции 1918 года, когда Лайнерт — впрочем, весьма толковый — стал городским головой, на одном из тамошних заборов можно было прочитать: улица Лайнерта (бывший помойный проход).

Пасквиль в нижнесаксонском духе.

Париж, 21 августа 1943

Вечером у Жуандо, в котором есть что-то от средневекового монаха, причем экстатического типа. Самое замечательное в его духовности — утонченные восхождения; еще немного — и полет начнется. Есть, правда, и черты Люцифера.

Разговор о небезопасной обстановке в Буа, что выяснилось недавно во время моей одинокой прогулки впотьмах. На дорожках и среди кущ встречались только подозрительные фигуры. Из-за того, что многие из завербованных на работу в Германию покидают свои Дома, число живущих вне закона быстро увеличивается, а вместе с тем растет и беззаконие. Частые и разнообразные формы, ущемляющие свободу, поставляют сословию разбойников бесчисленных рекрутов; я предвидел это уже давно, еще не зная, как это проявится в действительности.

Рю Командан Маршан лежит неподалеку от Буа. Жуандо рассказывал, что там часто раздаются выстрелы; недавно их дополнил душераздирающий предсмертный вопль. Элиза побежала на помощь; это ее характерная черта. Она походит на солдата, которого притягивает пушка, и принадлежит к тем натурам, чьи силы высвобождает только опасность. Такие женщины могут вызывать народные восстания. Между прочим, я заметил, что германофильство, исключая, безусловно, продажных типов, наблюдается как раз у той части населения, где жива элементарная сила. Это такое же тайное подводное течение, каким в Германии является русофильство. Ему противодействуют силы, ориентированные на Запад. Из этого противоборства, происходящего преимущественно в центре, могут возникнуть новые конфигурации.

Об умерших. Мать Жуандо умерла в глубокой старости. В минуту смерти ее лицо преобразилось как бы от внутреннего взрыва; она стала похожа на двадцатилетнюю девушку. Потом снова стала старше и до самого погребения сохраняла вид сорокалетней. О современном идиотизме, особенно ощутимом в отношении к смерти и проявляющемся в неспособности разглядеть губительные силы, господствующие совсем рядом. Потом о Леоне Блуа.

В одну из ночей 1941 года жена кого-то из приятелей Жуандо вот-вот должна была родить, и муж спешно ушел за акушеркой. Это случилось после комендантского часа; французский патруль задержал его и повел в участок. Он объяснил свой случай; акушерку оповестили, а его задержали до утра, чтобы проверить показания. За это время раскрыли какой-то заговор; в спешке похватали заложников, и среди других нарушителей комендантского часа расстреляли и этого человека. История исключительно правдива и напоминает жуткую сказку из «Тысячи и одной ночи».

Мавританские истории:

1. Порфировые скалы. Описание раскопанного Бракемаром города как первопрестола деспотизма.

2. Тропа Масирах. Как Фортунио искал залежи драгоценных камней и его приключения во время странствий.

3. Бог города. Ведет за пределы сверхчеловека, поскольку высшее понятие человека анимализируется и обожествляется в одно и то же время. Это — одна из целей современного искусства и науки о нем, под маской рационализма скрывающей магические черты; застылость в Вавилонской башне.

Первые пятьдесят лет нашего столетия. Прогресс, мир механики, наука, техника, война как элементы мира пре- и постгероического, мира титанов. Каким раскаленным, каким элементарно опасным становится все! Дабы изобразить этот период, стоит начать с фигуры, утверждающей его неясно, но чрезмерно, с какого-нибудь Вертера XX века, может быть с Рембо. К этой демонической фигуре следовало бы присоединить другую, обладающую знанием порядков высшего типа, т. е. знанием не только консервативным, но и властно действующим, — фигуру гроссмейстера Вавилонской башни.

Париж, 24 августа 1943

С отцом и еще несколькими знакомыми я сидел за столом; это был момент, когда кельнер приблизился, чтобы подать нам счет. Меня удивило, что он начал в подробностях распространяться о вине и его ценах и, пока шел разговор, пододвинул к себе стул и сел. По одному замечанию отца мне стало ясно, что говоривший с нами был сам хозяин. Этому положению соответствовали также его жесты и слова, которые не мог произносить кельнер.

Проснувшись, я спросил себя вместе с Лихтенбергом о внутреннем смысле и драматичности подобных происшествий. Почему прояснению сути дела, с самого начала несомненной, помогло только замечание, сделанное в конце разговора? Не участвует ли сам сновидец, чтобы сделать сны интересней, в их режиссуре? Или же он играет роль актера в пьесе, превосходящей его своей значительностью?

И то и другое верно, поскольку в наших сновидениях мы выступаем как личности, являясь вместе с тем частями универсума. В этом втором качестве в нас живет несравненно более высокая интеллигентность, коей мы дивимся, когда пробуждение возвращает нас в нашу обособленность. Во сне мы походим на статуи, наделенные мозгом, и, следовательно, целиком, всеми своими молекулами примыкаем к космическим потокам мыслей. Мы погружаемся в воды пред- и посмертного интеллекта.

Был ли ум Лихтенберга слишком высок для этой игры? Во всяком случае, я бы охотно поговорил с ним об этом, поскольку для меня его вопрос плодотворнее всяких ответов.

Закончил «Cashel Byron’s Profession» [180] «Профессия Кашеля Байрона» ( англ .). Бернарда Шоу, книгу, которая меня развеселила, несмотря на викторианскую пыль. На примере таких, немного устарелых, пьес учишься понимать, что же раньше всего становится добычей времени. Из множества рассыпанных там парадоксов я выписал следующий: «Рациональное безумие — самое скверное, ибо у него есть оружие против разума».