Т. Толычова - Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества

Цензура наша исторически была и остается теперь совершенно необразованным явлением клубного характера, — почему-то на казенном содержании. Она представления не имеет, что нужно государству и отечеству. Ей дан какой-то «Устав», которого читать легко и бегло, осмысленно и в целом она не умеет, а читает по складам , по строкам, «от сих до сих», и когда найдет «речение» в книге, не отвечающее «речению» в «Уставе», немедленно запрещает, будь то «Летопись», триста лет назад писавший Флетчер, народная песня, — ей все равно, она ко всему равнодушна. «Российскому клубу» обывателей до «книгопечатания» нет дела. Мне было объяснено (по поводу «Уединенного»), что в пропуски духовной цензуры светская не мешается, но что если бы петербургскому цензурному комитету пришлось от себя пропускать Библию, то, конечно, она бы Библию не пропустила, а подвергла аресту. Это когда я сослался на историю Лота, и сослался, что этот соблазнительный рассказ Библии не обвиняется же по пункту «порнография» и не вызывает запрета всей книги. Тезис — «запретили бы Библию» — высказал свободно и легко важный чиновник цензурного ведомства в присутствии и других чиновников. Дело-то в том, что исполнение ими своего дела свелось к «читанию по складам» («Устава» и книги) и что отлетел общий дух, общее понимание , общее даже сознание, « для чего я (цензура) существую и что я делаю ». Об этом, очевидно, кому-то и как-то надо подумать. А то ведь пока роль цензуры чисто анархическая:

1) всю революцию пропустила (журналы «Дело», «Русское богатство», «Отечественные записки»);

2) все национальное запретило (журнал почвенников «Время», с издателями и сотрудниками — Достоевским, Н. Я. Данилевским, Н. Н. Страховым, Апполоном Григорьевым);

3) Щедрину и Некрасову, Благосветлову и Михайловскому писать можно;

4) Каткову (история цензурных на него кар), Ивану Аксакову, Ивану и Петру Киреевским — нельзя.

И, словом:

Пишу это несколько раздраженно оттого, что всего третьего дня ко мне пришел чиновник самого цензурного ведомства, книгу коего, благонамереннейшую и направленную к показанию вреда обыкновенного детского порока, цензура арестовала за «порнографию».

Трогательна была смерть П. В. Киреевского. Он не мог перенести скоропостижной смерти старшего брата Ивана, около которого прошла вся его жизнь, и умер через 4 месяца от тоски. У него прошло разлитие желчи, не останавливавшееся два месяца и четыре дня. Он очень мучался, но всегдашняя кротость не изменяла ему. Умирая, он перекрестился и сложил руки так, как их складывают покойники. Его последние слова были: «Мне очень хорошо». При постели умирающего были мать и братья. Похоронили его в Оптиной пустыни, рядом с могилою брата Ивана.

Так погасла эта прекраснейшая лампада русской литературы.

Она горела не своим светом, не своим маслом: в ней горело масло всей Руси, из нее светил русский свет. Смиренные братья «Иоанн и Петр» только зажгли ее, только несли ее…

Но ничего в нее не вложили от своего эгоизма. Как Герцен, который весь — блестящий эгоизм. Но Бог с ним.

Смотрите, как сверкала мысль брата Петра. Он не любил, почти ненавидел писать. Но кое-что осталось и как это полновесно! Вот два-три его афоризма, отысканные на бумажонках:

«Равенство всех вер значит не что иное, как угнетение всех вер в пользу одной, языческой: веры в государство ». «Что живо, то самобытно. Чем полнее существо человека, тем и лицо его выразительнее, не похожее на других. То, что называется общечеловеческою физиономиею, значит не что иное, как на одно лицо со всеми , то есть физиономия пошлая». «Язык родной процветать не может без полноты национальной жизни. Что же такое национальная жизнь? Она, как и все живое, неуловима ни в какие формулы. Предание нужно. Выдуманная национальность, национальные костюмы, обычаи, установленные в известную минуту, переменяют свой смысл и становятся китайством.»

Какая нежность мысли, какой аромат самой фразы. К ней применимо из «Песни песней»: слово это твое — как пролитое миро [324] Ср.: От благовония мастей твоих имя твое — как разлитое миро (Песн. 1, 2). — А. М. .

Материал был подготовлен для «Русского архива»: Рассказы и анекдоты // Русский архив. — 1877. — Кн. 2. — Вып. 8. — С. 361–368. Т. Толычова — псевдоним писательницы Екатерины Владимировны Новосильцевой (Новосильцовой). Публикацию сопровождают примечания П. Б. «П. Б.» — это аббревиатура археографа и издателя журнала «Русский архив» Петра Ивановича Бартенева.

Материал был подготовлен П. И. Бартеневым для Русского архива: Рассказы и анекдоты // Русский архив. — 1877. — Кн. 2. — Вып. 8. — С. 479–482.

Публикации предшествует ссылка: «За сообщение этих дополнительных рассказов мы обязаны одному лицу, доныне здравствующему и находившемуся в близких отношениях к семейству Киреевских».

Написано в сельце Иваново, 17/30 июня 1877 г. Первая публикация: Северный вестник. — 1877. — №№ 68 (7 июля) и 69 (8 июля).

(OCR: к сноске 31) 1 Писатели М. П. Погодин, С. П. Шевырев, В. П. Титов, B. Ф. Одоевский, М. А. Максимович, А. И. Кошелев входили в начале 1820-х гг. в кружок С. Е. Раича и общество любомудрия, куда Одоевский (председатель общества) ввел и Николая Полевого, «который на первых же порах представил программу журнала. Она была отвергнута, он оставил общество» (Погодин М. П. К вопросу о славянофилах // Гражданин. — 1873. — 12 марта). Будучи издателем «Московского телеграфа» (1825–1834), Полевой привлек к журналу многих из перечисленных литераторов; в этот круг уже не входили, однако, С. П. Шевырев и М. П. Погодин, ставшие вскоре издавать «Московский вестник» (1827–1830), но присоединились П. А. Вяземский, М. Н. Лихонин, М. П. Розберг; в обоих журналах участвовал Пушкин.

Судя по набору имен, упоминаемых Кавелиным, возможно, он, вслед за Елагиной, не разграничивал четко «Московский телеграф» и «Московский вестник», в котором сотрудничали Е. А. Баратынский, Д. В. Веневитинов, В. П. Титов, И. С. Мальцев (Мальцов), С. А. Соболевский, А. С. Хомяков, братья Киреевские, А. И. Кошелев, В. Ф. Одоевский. Альманах «Мнемозина» в 1824–1825 гг. (вышли 4 книги) действительно издавали В. К. Кюхельбекер и В. Ф. Одоевский.

К. К. Павлова часто посещала салон Елагиных; по словам C. А. Рачинского, «особенно восхищался стихами Каролины Карловны Иван Васильевич Киреевский» (Татищевский сборник С. А. Рачинского. — СПб., 1899. — С. 108).