Федор Плевако - Судебные речи

Я прошу вас сообразить: стала бы отравительница, поднеся отраву мужу, ставить стакан с тем же отравленным чаем на стол, где его могли нечаянно выпить, благо чай был внакладку, и нечаянная отрава выдала бы преступницу?

Спокойствие, с которым жена носила чай и возвратилась, указывает, что в чае или посуде отравы не было или подсудимая не знала о ней, а отрава была дана чьей-либо посторонней рукой, быть может, побывавшей тут же в доме или и в эту минуту тут находившейся.

Вечером больной почувствовал боли. У постели был Резников. Чужих никого. Дмитриевы ничего не знают. Португалов, сочтя больного выздоровевшим, к ним не придет. Чего бы лучше, если жена знает, что ею дано мужу, а Резников – ее сообщишь, молчать н не вызывать врача; но жена требует врача, и Резников не может отклонить ее от желания, а должен ехать за Португаловым.

Лекарства прописаны. Но, по замечанию Португалова, касторовое масло не развязано, а микстура едва тронута. Обвинение говорит, что это – улика против жены, доказательство ее нежелания спасти мужа.

Но ведь если она отравила, а лекарство, как и доктор, ею выписано лишь для отвода подозрения, то что мешало ей давать лекарство – ведь это было не противоядие, а бесполезное против яда средство?

Доктор Португалов ставит в вину жены, что она в эту ночь легла отдохнуть, когда муж умирал. Обвинение подчеркивает эту же улику.

Но они забывают, что, не зная об отраве, а зная, что утром врач считал больного уже выздоровевшим, жена могла временные, боли считать за преходящий припадок и позволить себе отдохнуть после многонедельного ухода за больным, надорвавшего силы.

Наоборот, если бы подсудимая знала, что происходит с мужем, она, полная тревоги за исход своего зла и просто по закону потревоженной совести, не провела бы ночи спокойно.

Максименко скончался. Португалов требует вскрытия. Нежелание жены уродовать труп вообще естественно. Это нежелание стало бы подозрительно, если бы от нее исходили средства обойти вскрытие и приемы, подрывающие веру в достоинство врача, потребежавшего вскрытия. Но мы знаем, что это выдумка не ее сочинительства.

Покойного хоронят. Опять только Португалову и Дмитриевым кажется, что вдова слишком равнодушна к убитому. Но все родные, даже знакомые, этого не говорят, а свидетельствуют противное. Она плакала дома, и ее уводили в комнату; она была подавлена горем у гроба. А когда мы спросили жену одного из ее дядей, Дубровину, о том же, то она нам дала глубоко поучительный пример практической справедливости, который не лишне бы помнить свидетелям Португалову и Дмитриевым: «Вдова стояла у гроба, Как прилично всем в ее положении, а глубока ли или неглубока была ее печаль, свидетельствовать не берусь, – ведь не в моем это было сердце».

Из послепохоронных данных отмечено здесь, что вдова в, первые же дни уходила ночевать к Резниковым. Но забыли одно, что в доме Резникова в пяти комнатах жило семь человек, и у предполагаемого сотрудника по преступлению не было особой комнаты, а подсудимая ночевала с сестрой его. Причина же ухода так проста: в доме Максименко не было ни одного мужчины, одни трусливые старухи. Бояться остаться в доме, где был покойник, так естественно. Обычное явление, что для успокоения оставшихся в живых их уводят к знакомым.

Впрочем, я не отрицаю, что семья Резникова, видимо, ухаживала за вдовой и при жизни, и по смерти мужа. Но это не улика против нее.

Подсудимую видели – вскоре, около шести недель спустя по смерти мужа, в театре, вместе с Резниковыми и с матерью.

Это, конечно, очень скоро. Но не будем требовать от жизни лицемерия. Простая среда и не знает его. Тогда как в высших слоях общества приличие налагает оковы далее внутреннего побуждения, но зато и превращает эти оковы в простые символы скорби, вроде флера и крепа, да платьев установленного цвета, что не мешает слишком скоро и повеселиться, и потанцевать, пожалуй, с знаменитым ограничением: «Танцуем мы, но только с фортепьяно», – простая жизнь делает иначе: она плачет, пока плачется, и, когда пройдут дни плача, живо входит в колею обычных забот и радостей. Едва ли это неприлично. В простой жизни так мало действительных радостей, так много невзгод, что прибавлять к последним еще искусственные, право, не следует.

Слухи о сговоре в сороковой день опровергнуты, а знаменитое объяснение Резникова с Антониной Максименко о намерении его вступить в брак с вдовой – факт много говорящий, но не по адресу подсудимой.

Во время следствия, сидя в остроге, Максименко хлопотала, вопреки мнению следователя, о вторичном вскрытии, которое решительно установило отравление. Если бы она отравила, то стала ли бы она добиваться доказательства против себя. Прокурор признал, что это факт.

Больше в деле нет ничего. Обвинителю приходится иметь счет с этими данными. Мне кажется, что они не дают ему логического и юридического основания привлекать обоих подсудимых вместе.

Обвинение ошиблось в пользовании одним бесспорно умным правилом практической юриспруденции. Оно гласит, что при исследовании какого-либо преступления самое вероятное направление для следователя – в сторону заинтересованных в преступлении.

Да, это так; но если предполагается несколько заинтересованных, то, прежде чем остановиться на всех, надо выяснить природу преступления: таково ли оно по данной форме совершения, что требует участия нескольких воль и сил. Если у меня в дому дурная прислуга и у меня в одну ночь пропала такая масса вещей, что одному или двоим не успеть сделать этого, я основательно заподозреваю массу служащих; но если у меня пропал со стола бумажник, при доступности кабинета всей прислуге, то необходимость совместного участия в преступлении нескольких лиц не требуется. Только положительные данные могут заставить власть привлечь группу, без них же природа содеянного зла не оправдывает общего подозрения.

В нашем деле та же история. Отрава – действие, не требующее участия многих сил. Здесь всего нужнее момент и тайна. Поэтому для привлечения двух лиц нужна достаточная причина к подобному предположению.

Но вы знаете, что и здесь, и в обвинительном акте распределение ролей в преступлении не указано, даже названо это распределение безразличным или неважным. И здесь упоминалось, что яд дан либо в чае, либо в сельтерской.

Но если первое, то к чему сюда позвали Резникова? Тогда надо обвинять только мою клиентку, а для Резникова, отсутствовавшего в момент отравления, искать иной формы пособничества.

Если в чае яда дать не могла подсудимая, если и вас, как и меня, открытый образ действий ее во время подачи чая мужу и отсутствие цели отделаться от мужа, человека не злого и не тирана, и, наоборот, невыгодность подобного действия, которое разоряет ее, передавая ее состояние в чужие руки, – если все это и вас располагает не доверять выводам, сделанным из недостаточных данных, то нет места ее содействию, и нет надобности иному лицу в сотоварище, далеко не представляющем из себя умного и надежного сообщника, каковой она была и по летам и по развитию.