Вальтер Запашный - Риск, борьба, любовь

Я артист цирка. В нем родился, в нем останусь до конца своих дней. Вся моя жизнь, все ее взлеты и падения связаны с крохотным кусочком земли. С кругом диаметром всего в каких-нибудь тринадцать метров. В определенной мере — цирк, как и сама жизнь, это вечное хождение по кругу. Изо дня в день, из репетиции в репетицию. Из представления в представление… Ибо все, что только и придает жизни вкус — а именно риск, борьба и любовь, — сосредоточено на этих милых моему сердцу тринадцати метрах.

Моя книга повествует в основном о событиях, разворачивавшихся с 1957 по 1961 год. Этот небольшой промежуток времени очень важен для меня. Он стал эпилогом моей прежней жизни — жизни акробата, гимнаста, наездника и прологом жизни новой, которой я отдал без малого сорок лет. В короткие три года произошло много событий, определивших мою дальнейшую судьбу.

В те годы я был еще относительно молод, может быть, чересчур категоричен и резок, а потому сегодня не называю подлинные имена тех людей, к которым в то давнее время испытывал острую неприязнь. Но это моя жизнь, моя судьба, и сегодня я стараюсь быть максимально честным в изложении тех давних событий.

Я заканчиваю свою книгу в самом начале новой главы своей жизни. Я заканчиваю ее премьерой. Что было дальше, легко узнать из многочисленных статей, рецензий, интервью. Дальше было почти сорок лет работы. Такой, как описанная, и не такой. Почти сорок лет хождения по кругу — вечному кругу диаметром в тринадцать метров…

Сколько себя помню, не было случая, чтобы меня ругали за то, что я бездарен, недостоин своих родителей или дедов. Но, сколько себя помню, не было и случая, чтобы меня хвалили, называли талантливым или прочили мне блестящее будущее. Однако это последнее, видимо, все-таки подразумевалось, ведь я был младшим представителем двух династий — Запашных и Мильтонс.

Много позже бабушка Мария, донская красавица в молодости и душа семейства, рассказывала, что ей всегда было трудно забрать меня от «дедов», как я их называл, — деда по отцовской линии Сергея и прадеда Григория. Втайне восторгаясь моей природной силой, старые циркачи играли со мной далеко не в детские игры — например, поднимали меня на руки, чтобы я мог уцепиться за веревку, на которой сушилось белье, и оставляли висеть без всякой страховки. Правда, с гордостью добавляла бабушка, у меня ни разу не разжались ручонки, и я никогда не плакал и не просился вниз.

По инициативе тех же дедов я с малолетства играл многокилограммовыми ядрами и гантелями. Но больше всего любил я все-таки детские игрушки, особенно предпочитая фигурки, изображавшие животных. В любом горе можно было меня утешить, если подарить резинового носорога, слона или лошадку. А уж заполучив живого кролика, котенка или кутенка, я попросту переставал замечать окружающее. Родители знали, что могут смело уходить, оставляя меня хоть на целый день. Я самозабвенно гладил, кормил и вычесывал своих четвероногих приятелей, строил им домики и стойла под маминым гримировальным столиком.

В детстве моя жизнь мало чем отличалась от жизни большинства цирковых ребятишек. Едва научившись самостоятельно покидать перевернутую табуретку, в которую родители помещали меня на время репетиций, я начал репетировать сам, а в шесть лет уже вышел на манеж. Так и пошло: ежедневная работа, в воскресенье — даже три раза, по утрам гимнастика со стойками на руках, потом — школа, домашние задания — и снова работа. Гулять нам, цирковым детям, было некогда. Если удавалось вырваться и поиграть в «казаки-разбойники», это казалось счастьем. Но и тут надо было знать меру: придешь домой вспотевший — не миновать порки. Потому что, во-первых, перед работой нельзя уставать, во-вторых, артисту нельзя простужаться.

Единственное, пожалуй, чем я отличался от своих цирковых ровесников, это тем, что часами просиживал за фортепьяно, играя гаммы, пассажи и этюды. Первые уроки нотной грамоты преподала мне мама, искренне пытавшаяся привить своим детям любовь к музыке. Затем за дело взялся отец. В каждом городе он находил для нас с братом лучших педагогов, платил им бешеные по тем временам деньги, надеясь, что хоть один из сыновей станет музыкантом и «выйдет в люди». Отрабатывая родительские гонорары, эти горе-педагоги, разумеется, находили у нас обоих абсолютный слух. Не знаю, так это было или нет, но мы с Сергеем, не сговариваясь, страстно возненавидели музыку. Особенно страдал старший брат: по воле отца он мучился, осваивая игру на скрипке. Глядя на него, казалось, что несчастный пытается смычком разодрать струны и перепилить проклятый инструмент пополам. Кончилась эта пытка, лишь когда родители уехали в длительные зарубежные гастроли. Опьянев от долгожданной свободы, Сергей вдребезги разбил скрипку… Так что музыкантами мы не стали, зато стали артистами цирка. Но я отвлекся.

Шли годы, я мужал. А любовь к животным не исчезала. Она даже сделалась еще сильней. Я искал в библиотеках литературу по зоологии, наизусть цитировал Брема, штудировал произведения писателей-натуралистов. Млекопитающие, птицы, рыбы, даже насекомые всегда поражали меня своими природными дарованиями. Я восхищался да и по сей день восхищаюсь тем, как бобры строят свои жилища и плотины, как пчелы или муравьи распределяют между сородичами обязанности и поистине мудро организуют свой быт. Я рос в цирке, но мечтал не о карьере артиста. В детстве я видел себя натуралистом. Правда, одна мысль смущала меня и не давала покоя. Если я стану натуралистом, то не смогу показать свои достижения горячо любимой бабушке и благодарной публике, к восторгам которой привык чуть не с пеленок. Жажда славы, потребность демонстрировать собственную физическую силу и ловкость были так же сильны, как любовь к животному миру.

Так в конце концов я решил, что стану дрессировщиком. С детства я вынашивал замыслы будущего грандиозного аттракциона. Я поражу мир, покажу зрителям то, чего они еще никогда не видели и не чаяли увидеть! У меня будут львы, тигры, леопарды и ягуары, но кроме этого я продемонстрирую публике дрессированных акул и осьминогов, гигантских китов, кротких и веселых дельфинов, моржей и морских львов. В своих мечтах я уносился в те блестящие (и как мне казалось, близкие) времена, где ослепительно сияет слава, гремят аплодисменты, а портреты — мои и моих питомцев украшают все города планеты. Мне хотелось соединить вместе множество самых редких животных и превзойти всех знаменитых дрессировщиков — от братьев Дуровых до моих современников Золло, Гладильщикова и знаменитого в ту пору иностранца Тогаре. Сказывалась фамильная школа. Это мои предки учили, что представитель семьи Запашныхдолжен быть самым лучшим, самым сильным, самым умелым. Что и говорить, перед глазами у нас с братьями были очень достойные примеры.