Лидия Ивченко - Кутузов

6 ноября император Александр прибыл в Ольмюц; он встретил здесь обстановку далеко не радостную. «Свидетель и участник печальных событий 1805 года, граф А. Ф. Ланжерон, пишет по этому поводу: „Я был поражен, подобно всем прочим генералам, холодностью и глубоким молчанием, с которым войска встретили Императора“. Разгадка этого отсутствия радостного воодушевления была весьма проста. Войска голодали, не имели сапог; появился упадок духа, и стала заметна некоторая распущенность» 88. 10 ноября в Ольмюц прибыла армия М. И. Кутузова, положение которого с приездом государя сразу же изменилось далеко не в лучшую сторону. Положение главнокомандующего достаточно подробно описал А. И. Михайловский-Данилевский, которому было неловко осуждать как Кутузова, так и государя, поскольку он благоговел перед памятью обоих: «Описывая действия Кутузова, мы видели, что Венский двор посылал ему, как некогда Суворову в Италию, неоднократно повеления касательно действий его. Суворов сильно возражал на распоряжения Военного совета, спорил с ним, и самое имя Гофкригсрата обратил в насмешку. Возникшее от частых противоречий между Суворовым и Военным советом раздражение повело к неудачному окончанию славно начатой великим полководцем войны 1799 года. Кутузов поступал иначе. На словах и письме соглашаясь с Советом, одобряя предположения австрийских генералов, он не стеснялся мнениями посторонними, действовал по-своему и, отличительная черта всех войн его, — принимал ответственность на себя. Недоверие австрийцев к Суворову и Кутузову происходило не от неуважения их к нашим полководцам и русской армии. Более других иностранцев всегда ценили они мужество нашего войска и доныне отдают ему должную справедливость, но они имеют особенное воззрение на войну. У них есть свои понятия и правила, почитаемые непреложными. Русских полагали они недовольно созрелыми для высших воинских соображений. <���…> Хваля действия Кутузова от Браунау до Брюнна, они считали однако ж нужным, при соединении с ним в Ольмюце, непосредственно руководствовать его дальнейшими движениями. Император Александр, еще не знакомый с войною, не доверял самому себе — недоверие продолжалось до 1812 года — и полагал, что австрийцы в многолетних походах против французов изучили основательно образ войны с ними. Являясь только союзником Императора Франца, пришедшим на помощь ему, он предоставил генералам его главные распоряжения. Душою их был генерал-квартирмейстер Вейротер, облеченный высоким уважением Монархов, а поборниками мнений его были генерал-адъютанты князь Долгоруков и Винцингероде, оба пользуясь особым расположением Императора Александра. О совокупности сих причин в последнем периоде сего похода, заключающем в себе наступательное движение союзников и Аустерлицкое сражение, Кутузов перестал быть действователем» 89. Н. К. Шильдер по поводу этой необычной для главнокомандующего ситуации высказался также определенно: «В действительности Кутузов являлся Главнокомандующим только по имени; у него отнято было самостоятельное начальство над армией. Положение его становилось крайне двусмысленным. Он не имел власти и не пользовался уважением. При таких обстоятельствах австрийский генерал-квартирмейстер Вейротер сделался главным советником Александра. Обладая [талантом] вообще подделываться к влиятельным лицам, он вошел также в доверие к той молодежи, которая руководила главной квартирой союзной армии, и в особенности к князю Долгорукову. Вспоминая много лет спустя о несчастном дне Аустерлицкого сражения, Александр сказал: „Я был молод и неопытен; Кутузов говорил мне, что нам надо было действовать иначе, но ему надо было быть в своих мнениях настойчивее“. Едва ли проявление большей настойчивости со стороны Кутузова могло бы привести к благоприятному результату и спасти союзников от неминуемого поражения; голос безвластного Главнокомандующего остался бы голосом вопиющего в пустыне. Для уяснения полной безотрадности его печального положения достаточно привести следующий пример: однажды Кутузов, испрашивая приказания Государя относительно движения армии, получил ответ: „вас это не касается!“ Упрекают Кутузова еще и в том, что он, осужденный начальствовать при такой невозможной обстановке, не сложил с себя звания Главнокомандующего. На это обвинение можно возразить, что сомнительно, чтобы ему дозволили отказаться от занимаемого им места; колеблясь между желанием пожать лавры полководца и опасением неудачи, Александр не пожелал бы уступить Кутузову славы в случае успеха или же принять на себя ответственность в случае поражения» 90.

Еще более развернутое суждение по поводу необычной ситуации, сложившейся под Аустерлицем, представил С. М. Соловьев: «По мнению Чарторыйского, если бы „Кутузов был предоставлен самому себе, не стеснялся присутствием Государя, то, отличаясь прозорливостью, он стал бы избегать сражения до вступления Пруссии в коалицию. Таково было именно мнение Кутузова. В интересах Бонапарта было не терять времени, в наших интересах — длить время; он имел все причины желать решительного сражения, союзники — все причины избегать его. Надобно было утомлять неприятеля частыми битвами, не вводя в бой главные силы, идти в Венгрию и войти в сношение с нетронутыми австрийскими корпусами“. Итак, Чарторыйский указывает нам человека, по мнению которого, не должно было давать сражения под Аустерлицем: этот человек был главнокомандующий Кутузов, и мнение главнокомандующего не было принято! Зачем же он после того оставался главнокомандующим? Сам император Александр оставил нам свидетельство, почему мнение главнокомандующего не было принято: „Я был молод и неопытен; Кутузов говорил мне, что нам надо было действовать иначе. Но ему следовало быть настойчивее“. Вина, следовательно, на Кутузове, который ненастойчиво проводил свое мнение и тем обнаружил недостаток гражданского мужества. <���…> Этой неискренности под Аустерлицем приписывали последующее нерасположение императора к Кутузову. Но имеем ли мы право предположить у Кутузова в такой степени недостаток гражданского мужества? Действительно ли он не настаивал на своем мнении из нежелания, из страха противоречить Государю, желавшему сражения?

Подобно эрцгерцогу Карлу, Кутузов не рассчитывал на успех при встрече с Наполеоном; но как не встретиться? Трудность решения этого вопроса понимал лучше других Кутузов, знавший, что в интересах Наполеона именно дать сражение, и знавший, как трудно заставить Наполеона отказаться от своего желания в пользу врагов. Отклониться от решительной битвы, когда такой полководец, как Наполеон, ее хочет, трудно, невозможно; надобно отступить, но для этого надобно иметь план отступления, надобно знать, куда отступать, с какими средствами и какие средства можно найти в стране, куда будет направлено отступление. Отступать в Венгрию: но что такое Венгрия? Не надобно забывать, что русский главнокомандующий был в чужой стране, ходил ощупью, впотьмах; начальником штаба был у него австрийский полковник Вейротер, потому что хорошо знал местность; австрийцы своими искусными соображениями уже заморили голодом русское войско в Моравии; лучше ли будет в Венгрии? И главное: хотели ли австрийцы отступления, продления войны? Они этого не хотели; они были утомлены войной во всех отношениях и так или иначе желали ее окончания. <���…> Австрийцы желали решительного сражения и надеялись на его успех: действия русских войск при Дюрренштейне и Шенграбене служили основанием этой надежде. Но теперь легко представить положение императора Александра, русского главнокомандующего и всех русских: австрийцы желают сражения; русские, пришедшие к ним на помощь, русские, знаменитые своей храбростью, вдруг станут уклоняться от битвы, требовать отступления, обнаружат трусость перед Наполеоном! Всякий должен чувствовать, что в таком положении ничего подобного нельзя было требовать от Александра и окружавших его; нельзя было требовать от них ни малейшего сомнения, колебания; и здесь, в этом положении перед австрийцами, желающими сражения, основание того воинственного задора, за который так щедро теперь упрекают императора Александра и его приближенных. Всякий должен чувствовать, что Кутузов также не мог настаивать на уклонении от сражения, на отступлении, ибо видел, что на устах каждого русского готовый ответ: „Да ведь это позор для нас; и войско упадет духом, если заставить его отступать“. Наконец, надобно прибавить и сильную физическую причину, заставлявшую спешить со сражением: голод. Есть известие, что солдаты по два дня не ели <���…>» 91.