Антонина Валлантен - Пабло Пикассо

Одним из самых стойких детских воспоминаний были все же картины его отца.

Повлияла ли профессия, которую избрал себе отец, на призвание его сына? Пабло Пикассо родился художником, дар его был настолько ярким, что рано или поздно он бы непременно проявился. Однако то обстоятельство, что в детстве кисти были всегда у него под рукой, безусловно, ускорило то, что было уже предопределено.

Дон Хосе рисовал, как сказал Пикассо, картины для столовых и гостиных. Он рисовал куропаток, зайцев, кроликов. Он рисовал цветы, чаще всего сирень. Он очень часто рисовал голубей. Эти голуби производили на ребенка огромное впечатление. После стольких лет он вспоминал огромное полотно, на котором была изображена голубятня, полная птиц. Ему помнилась также нарисованная клетка с сотней голубей. А может быть, с тысячей. А может быть, с миллионом. Воображение ребенка могло умножать до бесконечности.

Много позже Пикассо видел репродукцию этой картины (оригинал находился в ратуше Малаги). Картина была написана в манере несколько робкой, но очень тщательной, она чрезвычайно походила на фотографию двора с голубятней, населенной важными жирными птицами. Если хорошенько их сосчитать, то их было всего девять.

Не так давно из Испании ему привезли небольшую картину, на которой изображен голубь с надутым зобом, круглыми глазами и взъерошенными перьями. Друзья приписывали эту картину его отцу. Сам Пикассо не был в этом уверен, однако хранил ее вместе со своими работами в большой студии на улице Гран-Огюстен.

Не была ли эта птица с круглыми глазами предшественницей знаменитой голубки, облетевшей весь, мир?

Итак, живопись завораживает ребенка, школа же превращается в кошмар, будь то мрачная и сырая начальная школа или современный светлый частный коллеж. Ему без конца твердят, что нужно быть внимательным, и обязанность ловить ускользающую мысль и заставлять ее обращаться к конкретному предмету уничтожает в нем всякую способность к восприятию. Пикассо подчеркивал тот факт, что ничего не вынес ни из школы, ни из коллежа, так как в основном смотрел на часы в ожидании конца этой нудной процедуры, а стрелки упорно не желали двигаться быстрее: «Я мог думать только о той минуте, когда, наконец, смогу выйти отсюда, и без конца задавал себе вопрос: придут за мной или нет». Один из друзей попытался заставить его признать, что хотя бы некоторые понятия должны были все-таки просочиться в его сознание, несмотря на полное его невнимание во время уроков, все-таки он был очень умным ребенком, но Пикассо горячо это отрицал: «Клянусь тебе, старик, нет. Ничего. Абсолютно ничего. Клянусь!». Однако Сабартес (тот самый друг) относится к этому полному отрицанию скептически. Ведь, несмотря ни на что, ребенок научился читать, писать, да и считать тоже вроде бы умеет.

Тем не менее вполне возможно, что в данном случае память Пикассо, нарисовавшая ему полную пустоту как результат его пребывания в школе, была права. Он всегда реализовывал только те импульсы, которые получал от визуального восприятия окружающего, и эти импульсы материализовались в изображения. Самые смелые идеи, те самые, которые заставили его эпоху сойти с проторенной дороги, не были результатом абстрактной мысли или столкновения книжных концепций, чаще всего они исходили от тех исключительных существ, которых Пикассо старался сделать своими друзьями. Истоки его интеллектуальности таятся в интуиции к качеству человека, которая была у пего развита, как у искателя подземных родников. Необходимые ему ощущения или информацию он поглощает с потрясающей скоростью, это похоже на вспышки молнии, но он так же быстро наглухо «закрывает двери» перед тем, что не может использовать, перед тем, что никогда не станет полностью его.

Причина этой избирательности, сила видения, которая из всего приходящего к нему извне сознательно выбирает то, что может стать материалом для творчества, та же самая, что определяет отказ ребенка чему-то учиться. Попадая в чужую среду, маленький мальчик умоляет, чтобы ему разрешили оставить на память что-нибудь, хорошо знакомое с детства: отцовскую трость, или голубя, или кисть. Неотступные мысли об одиночестве накладывают на него неизгладимый отпечаток. Одиночество среди толпы, одиночество в окружении слишком настойчивых просьб. В этой детской тоске — ключ к целой жизни.

Вечно рассеянный школьник все-таки получает аттестат. «Клянусь тебе, это была настоящая комедия», — повторяет он своему другу. В Малаге привыкли приспосабливаться; много лет спустя Пикассо вспомнит об одном забавном факте и расскажет о нем Жану Кокто: как-то раз он видел водителя трамвая, распевающего во весь голос то веселые, то грустные песни, причем трамвай то ускорял ход, то замедлял его, в зависимости от того, какую песню исполнял в данный момент водитель, больше того, даже темп трамвайного звонка соответствовал репертуару.

Директор коллежа был другом семьи. Ребенок получил (разумеется, только на бумаге) необходимый для жизни багаж знаний. Но жизненный путь его предначертан и будет исключительным. Первую картину, которую Пикассо сохранил, он написал в восемь лет.

Это первое произведение передает семейный взгляд на вещи, взгляд испанский. Его отец никогда не пропускает бои быков. Когда ребенок не слишком его обременяет, он берет его с собой прогуляться. Водит он его и на корриду. Страсть к быкам — афисьон, как говорят испанцы, — овладевает Пабло Пикассо с детства.

Восьмилетний ребенок изобразил на своей картине тореро, одетого в ослепительно-желтый костюм. Лошадь и человек, который сидит на ней, изображены довольно правильно в отношении пропорций. Женщина и мужчина, нарисованные до пояса, а также еще один персонаж в большой шляпе располагаются за перегородкой арены и изображают публику амфитеатра.

Поражает в этой картине подбор цветов, гамма теплых тонов: земля — коричневатая с лиловатым оттенком, стена розоватая, но тоже с очень легким лиловым отливом, на ее фоне — желтый костюм тореро. Многообещающий дар наблюдателя возобладал над детской неловкостью. На земле видны отпечатки лошадиных копыт. А вот глаза персонажей представлены обыкновенными дырами. «Эти дыры проделала моя сестра обыкновенным гвоздем, — объясняет Пикассо. — Она была совсем маленькой. Сколько же ей было? Пять или шесть лет».

Колористика маленькой картины могла быть просто результатом свежести детского восприятия, непосредственность которого частенько легко спутать с ранним развитием гения. Причиной такого подбора красок могло быть и близкое знакомство с профессией отца, и притягательная сила такого интересного занятия, как смешивание красок, таких чудесных, они так сверкают на белой поверхности полотна; ребенка могли привлечь и волшебные возможности кисти, с которой уже свыклись маленькие пальцы. Эта картина могла стать произведением сиюминутного вундеркинда, Моцарта без будущего. Необычным же были сознательное влечение, исключительность пластического видения, которые присутствовали в этом ребенке с самого первого часа. «Одержимость всей его жизни — это кисти», — сказал его друг.