Антонина Валлантен - Пабло Пикассо

Пикассо пишет серию портретов, моделью служит в основном Дора Маар, но чем дальше, тем меньше изображение похоже на оригинал, оно превращается в маску, в волшебство ужаса. Его «Сидящие женщины» с разложенными чертами, написанные в виде призраков с бежевой кожей на сером фоне, чаще всего сводятся к чисто линейному изображению, к адским геометрическим формам. Он снова возвращается и к своим фигурам, напоминающим статуи на носу корабля. «Обнаженная причесывающаяся женщина», написанная тем летом в Руайане, зажата в таком ограниченном пространстве, что кажется, она непрерывно бьется головой и локтями о потолок и зеленые стены. Другая картина: обнаженный мужчина, сидящий на фиолетовой подушке, он виден снизу и сидит, вытянув вперед свои гигантские ноги, переданные почти реалистически, виден каждый ноготь. «Пикассо хочет писать достоверно, более достоверно, чем это делает природа, — пишет Франк Эльгар, — его наихудшие покушения на человека — это всего лишь болезненная страсть к правдоподобию».

По мере того, как усиливается его беспокойство, работа его замедляется. В воздухе витает угроза. Чувствуется, что характер войны скоро изменится. В середине марта Пикассо вместе с Дорой Маар уезжает в Париж. «Я работаю, я пишу и я сам себе осточертел», — пишет он на открытке, адресованной Сабартесу. 19 августа в одной из парижских галерей должна открыться выставка его акварелей, гуашей и рисунков. В перепуганном, наполненном самыми разными слухами Париже Пикассо тоскует по спокойствию Руайана. 27, 28 и 29 марта, три дня подряд, он работает над натюрмортами. Перед глазами его стоит рынок в Руайане, когда он пишет Сабартесу: «Я работал. Я сделал три натюрморта с весами, с большим крабом и угрями».

И вот началось наступление немецких войск. Трудно даже осознать всю глубину поражения. Парижем овладевает полная растерянность. 17 мая Пикассо возвращается в Руайан. Он снова принимается за работу, как бы желая возвести стену между собой и потрясшими всех событиями. Но от войны не уйдешь: начинают рыть траншеи, в Руайане появляются первые беженцы. Пикассо встречает на улице друзей и знакомых, политически неблагонадежных людей, евреев, стремящихся либо укрыться на юге, либо сесть на корабль в Бордо.

Французские войска смяты, не успев даже понять, что с ними происходит. У булочных выстраиваются первые очереди. Немцы вошли в Париж. «Это другая раса, — говорит Пикассо, — Они считают себя очень умными, иногда они правы… Но во всяком случае картины мы пишем лучше, чем они. Столько войск, столько машин, столько силы и ужаса — и все это чтобы дойти сюда… Они воображают, что завоевали Париж… А мы, не подвинувшись в их сторону ни на шаг, давно уже завоевали Берлин, и я не думаю, что они способны изгнать нас оттуда».

Кажется, он стремится успокоить сам себя. И вот однажды вечером немецкие войска входят в Руайан. Из окна своей мастерской Пикассо смотрит, как они маршируют по улице. Комендатура будет совсем неподалеку от его жилища, в городской ратуше.

15 августа Пикассо пишет «Кафе в Руайане». Он выливает на полотно всю радугу своей палитры, всю свежесть колорита, подчеркиваемую эмалевыми красками. Над лиловыми, зелеными и фиолетовыми пятнами площади возвышается желтого цвета дом с голубыми окнами в красных рамах. Маленький деревянный балкончик напоминает изящную театральную декорацию, навес над ним раскрашен в желтый и зеленый цвета. Небо хрустально-голубое, только кое-где чуть-чуть подернуто зеленоватым оттенком из-за близости моря. Картина, исполненная веселья и радости жизни. Это прощание Пикассо с Руайаном.

Скоро от знакомого места не останется почти ничего. Ратуша, в которой разместились немцы, будет разрушена в результате ночных бомбардировок. Да и вилла «Парусники», в которой он писал веселое лицо города, также превратится в руины. Друзья советуют Пикассо уехать из оккупированной Франции. Ведь он — представитель чуть ли не «большевистского» течения, столь ненавидимого тем неудавшимся художником, который вдруг превратился во всемогущего победителя. Все прекрасно осведомлены о том, как Пикассо помогал испанским республиканцам, а фашистская ненависть ведет подобным вещам строгий учет. Пикассо приглашают отовсюду: из Мексики, из Аргентины, из Соединенных Штатов. Большая выставка его работ в Нью-Йорке обратила на него всеобщее внимание. Но он решает вернуться в оккупированный Париж. В момент его отъезда, когда он готовился уже сесть в машину, к нему вдруг подошел наблюдавший за ним с порога комендатуры немецкий офицер: «Битте, — и, призвав на помощь все свои познания во французском языке, продолжал, — Вы не скажете, какой породы эта собака?» — и указал на Казбека.

Париж превратился в пустынный и грустный город. Сначала он поселяется на улице Ла Боэси. Но ездить в мастерскую на улице Граид-Огюстен, а потом обратно домой становится все труднее, и Пикассо переезжает туда. Во всеобщей атмосфере холода и голода он принимается за работу.

Еще в Руайане Пикассо как-то встретил одного очень взволнованного собрата по ремеслу. «Что мы теперь будет делать?» — спросил он Пикассо. «Организовывать выставки», — ответил тот. На самом же деле крайне скомпрометировавший себя в глазах немцев Пикассо будет лишен возможности участвовать в выставках. О большей части своих картин он позаботился, поместив их в банковский сейф, но около сотни работ все еще оставалось в его мастерской, за них он немного опасается. И продолжает работать.

Начинается тяжелая борьба за существование. В большом доме на улице Гранд-Огюстен, где проведено бесполезное теперь центральное отопление, царит холод. Онемевшие пальцы с трудом удерживают кисть. Однажды он где-то обнаруживает огромную печь, которую нужно топить углем, ее с трудом втаскивают по лестнице. Правда, угля в нужном количестве достать невозможно, но Пикассо уверяет, что печь напоминает ему негритянскую скульптуру. Кто-то приносит ему небольшую кухонную плитку, которая способна задымить всю мастерскую.

В начале января 1941 года, «просто, чтобы провести время», как говорит Сабартес, Пикассо снова начинает писать. Он заполняет тетрадь для рисования своими заметками. Он играет словами, как играл сложенной бумагой, скрученной проволокой, оловянными пластинами, спичками и веревками, когда делал из них многочисленные сувениры. Его литературные опыты пропитаны сюрреализмом. Его заметки принимают форму пьесы, которую он пишет, ведомый некоей странной ассоциацией мыслей, неясными ощущениями, фрагментами виденного и слышанного когда-то. Это столкновение повседневности с абсурдом, образующее неожиданные узоры. Пикассо работа над этой пьесой, названной им «Желание, пойманное за хвост», доставляет огромное удовольствие.