Валентин Пушкин - Из единой любви к Отечеству

* * *

За те немногие дни, что Федора провела в Погирщине, Глазку как будто подменяли: с лица сошло горестное выражение, и хотя настороженность еще где-то осталась в душе, но безрадостные мысли все реже стали одолевать его. Вроде бы и ничего в доме не изменилось, та же скромная, без претензий на роскошь обстановка, те же занавески на окнах, тот же халат и войлочные шлепанцы, отороченные заячьим мехом, та же конторка, приобретенная у отставного чиновника, за которую он ежедневно становился вечером и при свете свечи принимался за подсчеты Доходов, почесывая за ухом остро отточенным гусиным пером, звонко перекидывая косточки на счетах, те же лампадки под иконами, но даже и лики святых, казалось, посветлели с появлением в доме Федоры.

Наблюдая за ней со стороны, Глазка не переставал поражаться. Делала Федора все как бы замедленно: движения и походка ее были плавными; вся она была воздушной и, будто лебедушка, скользила по особняку, словно по водной глади полюбившейся ей заводи. Ее напевный голос, звучавший невысоко, обезоруживал даже Глафиру, горластую, нахальную и ленивую девку, которую Глазка приблизил к себе после смерти жены.

Хозяйство Федора вела рачительно, знала счет припасам, подавала на стол блюда, которым, как полагал Глазка, было место самое малое на губернаторском столе.

* * *

В этот день Глазка занемог. Сильная ломота в суставах уложила его в постель. Пришлось отказаться от обычного вечернего обхода деревеньки и поручить сделать это за себя Герасиму, явившемуся к нему навеселе и, очевидно, прикинувшего, что по причине недомогания барина разносу не будет. Так оно и вышло.

- Ставни плотно прикрой да ворота покрепче затвори, - наказал Глазка. Да не вздумай заснуть! Кириллу вели тревожить тебя, и чтоб ни одна собака голосу не подала.

- Дак, завчера, неведома отколе, приблудная, разрази ее холера, появилась. Еле спровадили с деревни. Норовистая оказалась тварюга. Меня за порты цапнула и как есть их порвала.

- Видно, опять во хмелю был?

- Что вы, барин, ей-ей только для храбрости чарку пропустил. Ночью жуть и страхомань дюже одолевают. Так чтобы и пугливому быть, вот и прикладываюсь.

- Ну ладно, иди. Да выполни в точности, что сказывал.

- Не извольте беспокоиться. Враз все сотворю.

Творения рук хмельного Герасима и привели отряд штабс-капитана Рябинина к Погирщине. Всадники, доехав до околицы остановились за надежно укрывавшей их посадкой кустарник

- Симонов, Филатов, - подозвал Рябинин разведчиков. - Живо узнать, есть ли в селе французы.

Гусары тихо ответили в один голос: "Слушаюсь!" - соскочили с лошадей, передав их товарищам, и бесшумно скрылись в темноте. Через несколько минут они возвратились.

- Никого, ваш-бродь, - доложил Симонов, - ни французов, ни нашия, будто все вымерло, только в особняке живность какая-то имеется, свеча горит, и лампадка светится - это я через щель подсмотрел.

- Вперед, за мной! - скомандовал штабс-капитан и направил коня к особняку.

Разведчики рассыпались вокруг дома и нацелили ружья и пистолеты на двери и окна. Рябинин решительно постучал в дверь рукояткой пистолета и услышал, как за нею мужской сиплый голос крепко выругал предмет, о который, по всей видимости, сильно ударился впотьмах, затем послышалось потрескивание зажигаемой лучины, шлепающие шаги и, наконец, до него донеслось пугливое: "Кто там?"

- Свои. Гродненского гусарского полка штабс-ротмистр Рябинин. Открывай, не медли.

Тяжело звякнул засов, затем зазвенела цепь, и в приоткрытой двери показалась заспанная физиономия Герасима, державшего в руках лучину.

- Батюшки-светы, как есть наши! - всплеснул руками Глазкин телохранитель и чуть не выронил лучину. - Вот радость! - сказал он, раскрывая дверь. - Надобно разбудить барина.

- Буди, да побыстрее. Нам мешкать некогда.

- Понимаю, понимаю, - торопливо ответил Герасим, окончательно скинув дремоту, распрямил грудь, провел штабс-капитана и сопровождающих его гусаров в небольшую спальню, где застали хозяина, разбуженного шумом и голосами, сидевшего свесив ноги с высокой кровати.

- Вот, Григорий Алексеевич, офицер по надобности к вам!

- Рад приветствовать у себя в доме господина гусара, - сказал Глазка и, указав рукой на кресло, спросил: - С чем побаловали?

- Начну без предисловий. Я полагаю, что имею перед собой Истинного слугу нашему государю и Отечеству?

- Не извольте беспокоиться, - торопливо ответил Глазка, - рад стараться сослужить их императорскому величеству любую службу, какая понадобится. Живота своего не пожалею, исполни все, что требуется.

- Вам, конечно, известно, что неприятель завладел Полоцком и сильно укрепляется в оном?

- Как же, как же, доподлинно известно.

- Я имею к вам просьбу от его сиятельства графа Витгенштейна оказать армии важную услугу. Нам необходимы сведения о подступах к Полоцку, о силах французов, об их артиллерии и расположении укреплений. Все наши попытки что-либо узнать, увы, оказались бесплодными.

- Да, но в моих ли силах вам помочь? Видите, как меня скрутило.

- Я не говорю, что в город должны отправиться лично вы. Наверняка у вас среди дворовых есть человек со сметкою и хорошо знающий окрестности. Желательно, чтобы его была женщина. Мужику сие предприятие может стоить головы. Потерять теперь ее легко, обрести сведения о неприятеле труднее. Для войска это сохранение сотней жизней.

- Дайте прикинуть, кто бы это лучше мог сделать.

- Хорошо, я подожду.

Глазка даже побагровел от напряжения, перебирая в памяти принадлежащие ему души женского пола. Но на ком бы он ни останавливался, кроме забитости и безропотной покорности, представительницы женской половины Погирщины другими качествами не обладали. "Вот задача! - горестно вздохнул про себя Глазка, и тут же его осенила мысль: - Федора!" Как же в такую минуту он умудрился забыть о ней! Ничего, что пришлая, не своя, но кому об этом известно. Всем взяла баба: и ликом, и телом, и мозгами. Сметливая яко купчиха, памятливая, да я не из робкого десятка, коль Глафиру с постыдством приструнила.

Глазка улыбнулся.

- Есть у меня такая, есть, господин офицер. Сейчас велю ее кликнуть. Герасим, зови немедля сюда Федору.

Рябинин непроизвольно привстал, когда в дверях показалась Федора. Она, по-видимому, еще не спала, но, готовясь ко сну, распустила косу, и Рябинину показалось, что ее лицо, словно волны, омывают пышные волосы. Платок, торопливо накинутый на открытые плечи, не мог скрыть высокую грудь и красивые руки с тонкими изящными пальцами.

- Звали, барин? - обратилась Федора к Глазке.

- Да вот, Федорушка, - заискивающе начал Глазка, - дело-то какое. К нам пожаловали штабс-ротмистр.

- Рябинин, - напомнил свою фамилию офицер.