А Пыльцын - Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Наверное, в отличие от Рокоссовского и Горбатова, бережно относившихся к офицерам, попавшим под жесткую руку военных трибуналов, Павел Иванович Батов был из другого круга полководцев. После войны я много читал об этом генерале и еще вернусь к его характеристике.

А тогда мысли эти только отвлекали меня от организации отражения контратаки врага.

Когда стало ясно, что один танк движется прямо в мою сторону, а другой несколько левее, я оставил одну гранату себе, а с другой послал гранатометчика на свой левый фланг.

Невдалеке от меня был довольно глубокий ход сообщения в сторону немцев. Передал приказ расчету бронебойщиков следить за обоими танками и, если кому-то из нас удастся подбить танк, то огонь вести по нему, добивать его из ПТР, не упуская из внимания и другой танк.

Видимо, по шаблону немецкой тактики, примерно за 50-60 метров не доходя до нас, сопровождавшая танки пехота вырвалась перед ними и тут первыми заговорили пулеметы Сергеева. Да и автоматчики короткими прицельными очередями стали косить контратакующих. Пехота залегла, а танки, добавив скорости, пошли на окопы.

Ход сообщения, по которому я выдвинулся метров на 15-20 вперед и затаился там, оказался на очень выгодной позиции: сбоку, метрах в 10 от надвигавшегося бронированного чудовища.

Наверное, заметив в окопе наших бойцов, танк замедлил ход, повернул орудие влево и стал "прощупывать" окоп, с каждым выстрелом посылая снаряд правее, все ближе к тому ходу сообщения, в котором, заняв удобную позицию, притаился я. Вот тут мне и удалось метко швырнуть гранату прямо в гусеницу. Водитель танка, наверное, почувствовал, что его машину заносит вправо, и на остатках поврежденной гусеницы резко попытался вывернуть танк влево. И опять мне повезло, как часто везло на войне. Танк подставил правый борт и корму под прицел наших бронебойщиков. Они не замедлили послать несколько бронебойных и зажигательных пуль в эту "пантеру", и она загорелась!

Экипаж танка, открыв люки, стал выбираться оттуда, но сраженные свинцовым роем, в котором были и пули из моего автомата, немецкие танкисты повисли в люках, не успев вылезти, и закупорили их собой. Оставшиеся в танке попытались воспользоваться нижними люками, но и там их ждала та же участь. Примерно та же судьба досталась и второму бронированному монстру. И я был рад, что мой штрафник-гранатометчик, да и бронебойщики за подбитые танки будут награждены орденами Отечественной войны и полностью реабилитированы, даже если не будут ранены.

И тут же, словно молния, вспыхнула мысль о том, что я ведь тоже подбил танк и мне также полагается такой орден! Вот и придет конец моему тайному позору перед близкими мне людьми за фотографию с чужим орденом.

Между тем оставшиеся в живых фрицы (а их осталось немного) ползком, не поднимаясь, отступали назад. Я приказал больше без нужды не стрелять, беречь патроны на случай, если фрицы еще раз полезут. Пусть уползают.

Смысл этого моего приказа "не стрелять", видимо, не сразу дошел до исполнителей. В горячке боя еще некоторое время короткие очереди догоняли уползавших немцев, и они, словно прибитые к земле этими очередями, оставались неподвижно лежать.

Связь по-прежнему работала, и, добравшись до телефона, я доложил об отбитой контратаке и о двух горящих танках. В ответ получил ободряющее известие от начштаба Киселева, что к нам на поддержку уже направлены необходимые подразделения. Вот только успеют ли, если гитлеровцы предпримут еще одну контратаку?

Вызвал к себе гранатометчика и обоих бронебойщиков, к счастью даже не раненных, написал боевое донесение о случившемся и об их подвиге и решил отправить героев в штаб батальона, как заслуживших наград и искупивших свою вину отвагой в честном бою. И приятно был удивлен тем, что все трое отказались покинуть поле боя. А великан-пэтээровец даже с какой-то обидой сказал:

"А кому я ружьишко-то свое оставлю?.."

Когда подошло подкрепление, а вернее, пришла смена нам на этой позиции, общая радость захлестнула всех. Ведь еще не проливших кровь оставалось совсем немного, и, право же, все они достойны были, как считали я и мои офицеры, не только полной реабилитации за свою стойкость и мужество, проявленные в боях, но и наград.

Вместе с заменяющим нас подразделением прибыл к нам лейтенант Мирный, который участвовал с нами в боях на левом фланге плацдарма и к которому у всех нас возникло чувство уважения, как к парню не трусливого десятка. Свою политработу он видел прежде всего в личном примере в бою, а не в пустословии вне боевой обстановки.

Однако и здесь всеобщая радость наша оказалась преждевременной. Настроение у политрука было подавленное. Он понимал, что принес плохую весть, передавая письменный приказ комбата Батурина о том, что мы должны уступить завоеванные позиции сменявшему нас стрелковому батальону, а сами переместиться на правый фланг этого батальона и там занять оборону. Из боя нас снова не выводили.

Да, конечно, батальону численностью более 200 человек оборонять участок, который захватили всего-навсего менее 20 бойцов штрафбата, да еще отбили здесь вражескую контратаку превосходящих сил противника с танками, безусловно, будет легче. Обидно было отдавать завоеванное такой большой кровью, такими жертвами...

Но приказ есть приказ. Майор, командир сменявшего нас батальона, указал мне на карте и показал на местности участок, который мы должны были занять. И в его тоне, в его отношении к нам я почувствовал не только что-то вроде угрызений совести за чью-то вину перед нами, но и уважение к нам и нашим боевым действиям.

Из его слов я понял, что оборона будет длительной. Вот тогда мне стало понятно, да и штрафники это поняли, что наш Командарм генерал Батов не выпустит отсюда ни одного штрафника, который не искупит вину свою кровью или жизнью. А в обороне пришлось нам стоять больше месяца, принимать там новое пополнение, терять своих боевых товарищей, в том числе и тех, кого мы считали заслужившими освобождение. Но так считали мы, а вот и Батурин, и Батов, как оказалось, были другого мнения.

Вскоре, уже на новом участке обороны, командир взвода Федя Усманов принес мне листок бумаги, на котором были такие стихи:

Нас с Батуриным-комбатом

взял к себе на Нарев Батов.

Ну, а это не Горбатов,

не жалел бойцов штрафбата.

Для него штрафник - портянка.

Он только тех освобождал,

кто ранен, кто погиб под танком,

а остальных на гибель гнал!!

После войны авторы некоторых публикаций стремились показать, что штрафники заранее были обречены быть смертниками, что штрафбаты, как и армейские штрафные роты, были подразделениями, обреченными на гибель. Да, за все то время, что мне довелось прожить в штрафном батальоне, этот наревский период был почти единственным, который мог бы подтвердить эти суждения. И сами штрафники вправе были думать так же.