А Пыльцын - Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Рита тоже еще принимала участие в самодеятельности, но уже не танцевала "гопак" и "барыню", а на медленную "цыганочку" ее все-таки упрашивали.

Рядом с госпиталем в казармах размещалась какая-то польская военная школа. Наши концерты проходили и там. По-видимому, по национальной традиции Войска Польского, курсантов учили бальным танцам и часто устраивали танцевальные вечера. Рита умоляла меня ходить с нею туда хотя бы иногда. Я, конечно, оберегал ее, сопротивлялся, но ее мама, к моему удивлению, вставала на сторону Риты, и я сдавался. А Екатерина Николаевна еще и умудрялась, подкладывая вату в определенные места женской одежды, делать почти незаметной беременность дочери.

И вот однажды на таком танцевальном вечере достаточно пожилой польский офицер пригласил Риту на какую-то мудреную мазурку, где он становился перед ней на колено, выбрасывал вперед шпагу, а партнерша должна была вальсировать вокруг, перепрыгивая через нее. Какое удовольствие было на лице у Риты, когда она с блеском выполнила все эти пируэты, а кавалер в конце танца галантно поклонился, поцеловав ее руку, и сказал, что он давно не танцевал с такой умелой партнершей. Рита была вне себя от радости и гордости, раскраснелась, но, вернувшись домой, поняла, что наступают роды, хотя, по нашим расчетам, им было еще не время.

Ночью мы вели ее в госпиталь почти через весь Рембертув, часто, во время схваток, останавливались и Рита присаживалась на стул, который я прихватил по совету ее мамы. Привели ее в госпиталь, и Рита с мамой ушли, а меня оставили на всю ночь ожидать результата. Курил я нещадно, вышагивая десятки километров по коридору, волнуясь за нее. А к утру она родила. Роды принимала ее мама, а ассистировала ей Мира Гуревич.

Я знал, что новорожденные, конечно, очень маленькие, но наш оказался настолько мал! Как потом мне сказали, в нем всего было чуть больше килограмма, да и рост нестандартный, малый. Такое щупленькое тельце. Конечно, преждевременные роды - не столько итог мазурки, сколько следствие того, что пришлось Рите, да и зревшему тогда в ней человечку, пережить на войне, особенно - на поле боя. Правильно писала Инна Павловна Руденко: "война - не лучшая из повитух".

С рассветом, когда меня допустили к Рите, я сфотографировал счастливую мать с только что родившимся сыном. Еще задолго до родов мы придумывали имя будущему ребенку. Я предложил назвать, если будет сын, Аркадием. Пусть, говорил я, будет он Аркадием Александровичем, в честь моего первого и любимого фронтового комбата Осипова. И даже один день он у нас прожил под этим именем. Но потом у Риты подернулись слезой глаза, и назавтра она сказала, что ей ночью приснился ее отец, умерший в блокадном Ленинграде, и она хотела бы назвать нашего первенца Сергеем в честь отца. У меня не было никаких оснований возражать.

Первую неделю нашего Сереженьку держали в срочно сооруженном "инкубаторе", обогреваемом электролампами и грелками. А потом вырос, наверстал. Ровесник Победы! Сейчас, когда я пишу эти строки, ему уже 57. И ростом "дошел", почти 180, и вес "набрал" - около центнера! И шесть лет, как нет его родительницы, заботливой матери и доброй бабушки.

А тогда, вскоре после рождения сына, мне сделали операцию по извлечению немецкой пули, сидевшей во мне больше года после памятного ранения под Брестом. Операция была вынужденной, так как пуля эта, мигрируя в теле, вышла под кожу на самом неудобном месте и ни сидеть, ни лежать спокойно не давала. Извлекли ее сравнительно легко, под местным обезболиванием, но мой организм, вероятно ослабленный жестокой малярией, среагировал неадекватно. Когда я после операции вышел на воздух, во двор, мне стало дурно, и я едва устоял на ногах...

А в общем-то моя малярия стала понемногу отступать, приступы ее стали более редкими и менее изнурительными, температура уже не доводила меня до бредового состояния и мне можно было (да и нужно уже) возвращаться в батальон. Но тут встала задача: и ребенка нужно зарегистрировать, и брак свой узаконить. Поехал я в Варшаву, зашел в комендатуру города, надеясь все по-быстрому оформить. Там мне разъяснили, что теперь в Варшаве функционирует Консульский отдел Советского посольства, где и регистрируют все акты гражданского состояния. Нашел я это учреждение и узнал, что для регистрации брака нужно присутствие обоих "брачующихся", а для регистрации ребенка достаточно документа, подтверждающего факт его рождения.

Через несколько дней на машине начальника госпиталя мы, празднично одетые, с начищенными орденами и медалями, оказались в нужном месте. Процедура регистрации была простой: сделали отметки в наших служебных документах и выдали свидетельства о браке и о рождении сына. А в этом свидетельстве записали в графе "место рождения": "город Варшава, Польша". И какое совпадение: отец Риты, Сергей Михайлович Макарьевский, русский, предки его имели польские корни, а теперь вот его внук Сергей родился на земле предков своего деда.

Мальчик рос хорошо. Из худенького, маленького тельца стал оформляться эдакий крепыш. Грудного молока у Риты оказалось так много, что и Сереже хватало с лихвой, да еще приходилось по ночам сцеживать лишнее. Это обстоятельство быстро стало известно польским кобетам, у которых был дефицит этого ценного продукта. И тогда они брали эти излишки, а взамен приносили Рите фрукты и овощи. Такой вот "бартер"! Так что у Сережи в Рембертуве росли "молочные братья или сестры".

Итак, за здоровье Риты и сына у меня беспокойства не было, тем более, что были они под бдительным и тщательным присмотром опытного врача собственной матери и бабушки.

...Была уже середина сентября. Понимая, что наш штрафбат в связи с окончанием войны должен прекратить свое существование, я торопился выехать в Берлин. Найти батальон на прежнем месте мне не довелось, его уже расформировали. Поехал я в Потсдам, пригород Берлина, в штаб ГСОВГ (Группы Советских оккупационных войск Германии), нашел там отдел кадров, где мне полковник Киров обрисовал суть дела и зачитал ту самую аттестацию, в которой мой бывший комбат записал: "Майор Пыльцын - перспективный офицер. Целесообразно оставить в кадрах Вооруженных Сил". А этому майору было чуть больше 21 года.

Порылся Киров еще в каких-то бумагах, пожал плечами и сказал, что почему-то меня не представили к награде по случаю окончания войны. На мое замечание, что я недавно получил орден за форсирование Одера и участие в Берлинской операции, он сказал, что было распоряжение в честь Победы и в связи с расформированием штрафбата представить к награждению орденами Отечественной войны офицеров, находившихся в батальоне более года.

У меня уже было четыре ордена и медаль "За отвагу", и я как-то не очень сожалел о случившемся. Просто подумал, что очень верна пословица "с глаз долой - из сердца вон" и что хоть так, но отомстил мне Батурин за мою строптивость.