Шандор Радо - Под псевдонимом Дора

Дни шли, а курьер Центра не появлялся. Я уже стал терять всякую надежду. Чтобы хоть как-то убить тягостно тянувшееся время, мы с женой занялись чтением. Взяли абонемент в книжном магазине и, читая с утра до вечера, успокаивали себя мыслью, что задержка, несомненно, связана с каким-то внезапным осложнением на пути курьера из Москвы в Белград.

Примерно через две недели, в назначенный час, на условленном месте появился мужчина, который явно кого-то искал. Человек оказался представителем Центра. Связной передал мне крупную сумму денег, аппарат для микрофотографирования, порошки и рецепты для тайнописи. Фотоаппарат я вернул, поскольку провезти его через две границы наверняка не удалось бы, а для дела он нам был почти не нужен.

Рецепты и порошки для тайнописи, конечно, тоже могли обнаружить. Выручила Лена. Она так спрятала их в своих густых светлых волосах, что даже вблизи ничего не было заметно.

Домой возвращались тем же путем. И опять в поезде нас сопровождали итальянские чернорубашечники.

Поездка в Белград, хотя и была довольно рискованным предприятием, сослужила нам большую службу: полученные деньги дали возможность развернуть работу.

Эдуард, Мауд и Джим

Разведчик сам по себе ничего не значит, если у него нет хорошо налаженной связи с руководством: он не может принести пользы своим и не представляет особой опасности для врага, даже когда знает его секреты.

Еще летом 1940 года до поездки в Белград мне удалось найти человека, который как нельзя лучше подходил для нас в качестве радиста. Радиотехник по специальности, он владел в Женеве магазином по продаже радиоаппаратуры. При его магазине имелась и ремонтная мастерская.

После тщательной проверки, когда стало ясно, что собой представляет Эдмонд Хамель - так звали радиотехника, - я пришел к выводу, что ему можно доверить такое важное дело, как радиосвязь. Эдмонд был социалистом-антифашистом и придерживался левых политических взглядов. Нас сблизила общность идейных убеждений, и, когда я предложил ему сотрудничество, разумеется предупредив о возможных тяжелых последствиях, он, не колеблясь, дал свое согласие.

Внешне Эдмонд не выглядел мужественным. Маленький, худой, ничем не примечательный. Но это был дисциплинированный и вполне надежный человек.

Жена Хамеля Ольга выросла в семье бедного крестьянина; большие, сильные руки ее говорили о том, что она привычна к труду, которым занималась с юных лет. Высокая, статная, женщина эта отличалась энергичностью и прямотой. На ней, собственно, держались и хозяйство, и все торговые дела в магазине. Практически главой семьи была она.

Любопытно, что Ольгой ее назвали родители из-за симпатии к России и русским политэмигрантам, жившим в Швейцарии, с которыми отец и мать Ольги водили дружбу. Симпатии родителей передались дочери. Она разделяла левые убеждения мужа и видела в лице Советского Союза идеал трудового человечества. Поэтому вместе с Эдмондом я предложил и ей работать в нашей группе. Ольга дала согласие. А примерно полгода спустя, когда нагрузка на нашу женевскую радиостанцию возросла и понадобился еще один оператор, она охотно стала изучать азбуку Морзе. Благодаря природной любознательности и сметливости из Ольги получился отличный радист. Телеграфным ключом она работала быстро и без ошибок. Как ни странно, радиоспециалист Эдмонд не мог с ней состязаться в этом.

Бездетные супруги Хамель жили на одной из главных улиц женевского рабочего квартала Плэнпалэ. Радиомастерская и магазин находились в одном помещении, на первом этаже дома. Отсюда можно было по внутренней лестнице подняться на второй этаж, где жили хозяева. Обычно, приезжая сюда по делам, я пользовался этим ходом.

При знакомстве я представился Эдмонду и Ольге как Альберт. Они знали меня только под этим псевдонимом. Второй мой псевдоним - Дора был известен лишь Центру. Вся моя радиопереписка с Директором шла под этим именем. Супруги Хамель даже не знали псевдонимов, которыми кодировались их имена в радиопереписке с Центром. Эдмонда я называл Эдуардом, а Ольгу - Мауд. Разумеется, свою настоящую фамилию и домашний адрес я также не говорил им.

Эдуард был искусным мастером, ему не стоило труда сконструировать и собрать радиостанцию, хотя многие детали приобрести в магазинах не представлялось возможным: закон военного времени настрого запрещал продажу такого рода товаров.

С августа сорокового года Эдуард, а позднее и Мауд стали тренироваться в настройке станции на различных режимах и в работе на телеграфном ключе. По указанию Директора руководство их учебой взяла на себя Соня, которая с этого времени установила в магазине Эдуарда также и свой передатчик. В доме нашелся неплохой тайник, куда аппарат прятали после окончания сеанса связи. Соне помогали Джон и Джим, которые уже успели хорошо овладеть специальностью радиста. Втроем они поочередно тренировали Эдуарда и Мауд, а в условленные часы, обычно по ночам, ловили в эфире позывные Центра.

Занимались поздно вечером, когда магазин закрывался. Окна занавешивали, наружную дверь запирали на замок с улицы. Свои же попадали в квартиру с черного хода, назвав пароль! "Привет семье Хамель от господина Вебера".

Хотя Соня, Джон или Джим приходили в дом Хамелей поодиночке, все же посещение радиоквартиры тремя разведчиками с конспиративной точки зрения было не желательным. Ничего иного, однако, придумать было нельзя. И только когда обучение закончилось и у нас появилась еще одна запасная рация, мы отделили радистов друг от друга.

Незадолго до отъезда в Англию Соня впервые свела меня со своим помощником Александром Футом (Джимом). По решению Директора он оставался в Швейцарии и включался как радист в мою группу. До этой встречи Фут ничего не знал обо мне. Мало того, в течение всего нашего знакомства ему не были известны ни моя фамилия, ни профессия, ни мой адрес. Я же по Сониным рассказам довольно отчетливо представлял себе этого англичанина.

Знакомство наше состоялось на женевской квартире Сони. Александр Фут произвел на меня довольно смешанное впечатление. Он был, несомненно, умный, волевой человек, ценил юмор и сам с удовольствием пользовался им, иногда заостряя его иронией. Высокий, плечистый, веселый, он являл собой воплощение здоровья, если бы не бледность лица, говорившая о какой-то скрытой болезни.

По-видимому, Фут не получил хорошего образования, у него даже не было какой-либо определенной специальности. Иностранными языками он владел неважно: немного говорил по-немецки, лучше - по-французски, но сильно растягивал слова, будто заикался.

Но что особенно меня удивляло в Александре Футе - это отсутствие политического образования. Находчивый в решении некоторых технических или хозяйственных вопросов, он слабо разбирался в сложной международной политической обстановке. Более чем туманны были и его представления об истории рабочего движения.