Елена Писарева - Елена Петровна Блаватская: биографический очерк

О семье Фадеевых мне пришлось много слышать от Марьи Григорьевны Ермоловой, обладавшей необыкновенно отчетливой памятью и знавшей хорошо всю семью, когда последняя жила в Тифлисе, где муж г-жи Ермоловой был губернатором в сороковых годах 19-го столетия. По ее отзывам, юная тогда Елена Петровна была блестящая девушка, но крайне своевольная, никому и ничему не подчинявшаяся, а семья ее дедушки пользовалась прекрасной репутацией, и бабушку Елены Петровны ставили так высоко за ее выдающиеся качества, что «невзирая на то, что сама она ни у кого не бывала, весь город являлся к ней на поклон». У Фадеевых, кроме дочери Елены, матери Елены Петровны Блаватской, вышедшей замуж за артиллерийского офицера Гана, и другой дочери, в замужестве Витте, были еще дочь Надежда Андреевна и сын Ростислав Андреевич Фадеев, [3] Р. А. Фадеев, артиллерийский генерал, был видным деятелем в славянских землях и известным военным писателем семидесятых и восьмидесятых годов. Оставил по себе память глубоко образованного, остроумного и привлекательного человека. которых Елена Петровна так горячо любила, что, по мнению ее биографа Олькотта, они и ее сестра Вера Петровна Желиховская с детьми были ее единственной привязанностью на земле.

В семье своего дедушки Фадеева рано осиротевшая Елена Петровна провела большую часть детства, сперва в Саратове, где он был губернатором, а позднее в Тифлисе. Судя по тому, что дошло до нас, детство ее было чрезвычайно светлое и радостное. На лето вся семья переезжала на губернаторскую дачу — большой старинный дом, окруженный садом, с таинственными уголками, прудами и глубоким оврагом, за которым темнел спускавшийся к Волге лес. Вся природа жила для пылкой девочки особой таинственной жизнью; часто разговаривала она с птицами, животными и невидимыми товарищами ее игр; она очень оживленно говорила с ними и иногда начинала громко смеяться, забавляясь их, никому кроме нее невидимыми смешными проделками, а когда наступала зима, необыкновенный кабинет ее ученой бабушки представлял такой интересный мир, который способен был воспламенить и не столь живое воображение. В этом кабинете было много диковинных вещей: стояли чучела разных зверей, виднелись оскаленные головы медведей и тигров, на одной стене пестрели, как яркие цветы, прелестные маленькие колибри, на другой — как живые, сидели совы, соколы и ястребы, а над ними, под самым по толком, распростер крылья огромный орел. Но страшнее всех был белый фламинго, вытягивавший длинную шею совсем как живой. Когда дети приходили в бабушкин кабинет, они садились на набитого черного моржа или на белого тюленя, и в сумерки им казалось, что все эти звери начинали шевелиться, и много страшных и увлекательных историй рассказывала про них маленькая Елена Петровна, особенно про белого фламинго, крылья которого казались обрызганными кровью. Из всех воспоминаний В. П. Ж. о детстве Елены Петровны для нас, живущих в эпоху, когда знание скрытой психической природы человека значительно расширилось, делается ясным, что в детстве Елена Петровна обладала ясновидением; невидимый для обыкновенных людей астральный мир был для нее открыт, и она жила наяву двойной жизнью: общей для всех физической и видимой только для нее одной. Кроме того, она должна была обладать сильно выраженными психометрическими способностями, о которых в те времена на Западе не имели никакого представления. Когда она, сидя на спине белого тюленя и поглаживая его шерсть, рассказывала детям своей семьи о его похождениях, никто не мог подозревать, что этого ее прикосновения было достаточно, чтобы пред астральным зрением девочки развернулся целый свиток картин природы, с которыми некогда была связана жизнь этого тюленя.

Все думали, что она черпает эти увлекательные рассказы из своего воображения, а в действительности перед ней раскрывались страницы из незримой летописи природы. Подтверждение, что она обладала этим редким даром, дает нам сама В. П. Ж. По ее словам, вся природа жила для нее своей особой, невидимой для других жизнью. Для нее не только кажущееся нам пустое пространство было наполнено, но и все вещи имели свой особый голос, и все, что нам кажется мертвым, жило для нее и рассказывало ей по-своему про свою жизнь. В подтверждение В. П. Ж. дает нам в своих воспоминаниях замечательную сцену, которая разыгралась во время детского пикника, когда целая группа приглашенных детей собралась в яркий летний день на песчаной полосе земли, которая несомненно была некогда частью морского или озерного дна. Она была вся усеяна остатками раковин и рыбных костей, попадались и камни с отпечатками на них не существующих более рыб и морских растений.

В. П. Ж. вспоминает маленькую Елену, растянувшуюся на песке; локти ее погружены в песок, голова поддерживается соединенными под подбородком ладонями рук, и вся она горит вдохновением, рассказывая какой волшебной жизнью живет морское дно, какие лазурные волны с радужным отражением катились по золотому песку, какие там яркие кораллы и сталактитовые пещеры, какие необыкновенные травы и нежно окрашенные анемоны покачивались на дне, и между ними за резвыми рыбками гонялись разные морские чудовища. Дети, не спуская с нее глаз, слушали ее зачарованные, и им казалось, что мягкие лазурные волны ласкают их тело, что и они окружены всеми чудесами морского дна… Она говорила с такой уверенностью, что вот около нее проносятся эти рыбки и эти чудовища, рисовала пальцем на песке их очертания, и детям казалось, что и они их видят… Однажды, в конце подобного рассказа, произошел страшный переполох. В момент, когда ее слушатели воображали себя в волшебном мире морского царства, она вдруг изменившимся голосом заговорила, что под ними разверзлась земля и голубые волны заливают их… Она вскочила на ноги и на ее детском лице отразилось сперва сильное удивление, а вслед затем и восторг, и вместе безумный ужас, она упала ниц на песок, крича во всю мочь: вот они, голубые волны! Море… Море заливает нас! Мы тонем… Все дети, страшно перепуганные, бросились тоже вниз головой на песок, крича изо всех сил, уверенные, что море поглотило их. [4] Передаю этот эпизод, за неимением подлинника, по английскому переводу книги В. П. Желиховской, выдержки из которой помещены в октябрьской книжке журнала «Теософист» за 1935 г.

Часто рассказывала она о различных посещениях, описывая неведомых нам лиц. Чаще всех перед нею появлялся величественный образ Индуса в белой чалме, всегда один и тот же, и она знала его так же хорошо, как и своих близких, и называла своим Покровителем; она утверждала, что именно он спасал ее в минуты опасности. Один из таких случаев произошел, когда ей было около 13-ти лет: лошадь, на которой она каталась верхом, испугалась и понесла; девочка не смогла удержаться и, запутавшись ногой в стремя, повисла на нем; но вместо того, чтобы разбиться, она ясно почувствовала чьи-то руки вокруг себя, которые поддерживали ее до тех пор, пока лошадь не была остановлена. Другой случай произошел гораздо раньше, когда она была совсем еще крошкой. Ей очень хотелось рассмотреть картину, висевшую высоко на стене и завешанную белой материей. Она просила раскрыть картину, но просьба ее не была уважена. Раз, оставшись в этой комнате одна, она придвинула к стене стол, втащила на него маленький столик, а на столик поставила стул, и ей удалось на все это вскарабкаться; упираясь одной рукой в пыльную стену, другой она уже схватила уголок занавески и отдернула ее, но в это мгновенье потеряла равновесие, и больше она ничего уже не помнила. Очнувшись, она лежала совершенно невредимая на полу, оба стола и стул стояли на своих местах, занавеска перед картиной была задернута, и единственным доказательством, что все это произошло наяву, был след, оставшийся от ее маленькой ручки на пыльной стене, пониже картины.