Сергей Михеенков - Дорога смерти. 43-я армия в боях на Варшавском шоссе. Схватка с «Тайфуном». 1941-1942

И так мы нерадостно поговорили, что я уже не мог бездействовать и ждать сложа руки. Пошли на опушку. Я взял снайперскую винтовку. Легли в снопах. Смотрю в прицел: идут мои ребята. Идут втроем. Кого-то ведут. Третий, тот едва ноги переставляет. Молодцы, думаю, раненого подобрали.

Лицо у бойца, которого они привели, забинтовано, даже глаза закрыты. Бинтовали, видать, наспех, как попало. Руки тоже в крови, но на руки уже бинта не хватило.

«Вот, – говорит Петр Маркович, – нашли в штабной землянке. Зашли, а он сидит на пне, мычит, за голову держится. Радист. Я его знаю. Бросили своего радиста, мамушку их… Его, видать, сильно контузило». Документы в железном ящике они тоже принесли. Ящик небольшой, как два посылочных. Навесной замок на нем болтается. «А хлеба там никакого не было. Мы так подумали между собой, что объебал он нас, политрук-то. Хлебом заманил». И Коляденков сплюнул под ноги тягучую злую слюну. Коляденков всегда ходил голодный. За буханкой хлеба он бы и в немецкую землянку полез, только скажи, где она лежит.

Документы в штаб батальона я передал молча. А по поводу раненого сказал: «Что делать с раненым радистом?» Политрук молчит. «Пусть, – говорю, – тогда с нами идет. Вам ведь он уже не нужен? Какой теперь из него радист?» Ох, как опять политрук тот вскинулся! А мне уже все равно. Наше дело, хлебное-то, пропало. Дай хоть, думаю, на тебя, сукина кота, посмотрю, как ты срам свой прикрывать будешь. «Не вздумай, – говорю ему уже всерьез, – за наган свой хвататься, у меня реакция быстрее».

А у меня в то время было уже два пистолета. Один свой, табельный ТТ, в кобуре, как положено. Он мне самый верный друг и товарищ, считай, от неминуемой смерти спас там, на хуторе, когда немцы бросились в нашу траншею. Первый раз я из него стрелял. И когда успел всю обойму выпустить? Пистолет в траншее оружие удобное. Другой, офицерский «парабеллум», трофей, торчал прямо за ремнем. Чтобы поближе, в случае надобности. Я его специально вытащил из полевой сумки и за ремень сунул, когда мы с Петром Марковичем понесли политруку железный ящик.

Когда шли к штабному шалашу, Петр Маркович мне и говорит: «А в сейфе что-то жидкое лежит. Булькает». И покачал ящиком. В нем действительно что-то еле слышно булькало. «А хлебом там не пахнет?» – пошутил я. Мой связной сразу как-то задумался и говорит: «Очень может быть».

Уходя из штабного шалаша, на ящике у начальника штаба я забыл свою карту, на которую старший лейтенант нанес маршрут нашего дальнейшего движения. «Подожди, – говорю Петру Марковичу, – карту забыл». Вскочил я в шалаш, смотрю: а политрук уже ящик свой железный открыл, бумаги какие-то, аккуратно перевязанные бечевкой, выложены, а в глубине, среди бланков партбилетов лежат две бутылки водки и буханка хлеба. «А, так вот он, наш кровный хлеб! – говорю. – Вот за что мои бойцы жизнью рисковали!» Они опешили. Не ждали, что я войду. Старший лейтенант в угол отскочил. А политрук… Тот хоть бы что, глазами меня жжет. Расстегнул я свою полевую сумку, сунул туда карту с пометками начштаба. Туда же запихнул две бутылки «Московской». Хлеб – под мышку. И – ходу. Никто меня не окликнул, ни политрук, ни старший лейтенант, ни часовой.

В лесу наше скопление вскоре обнаружили. Пролетел самолет и сбросил листовки. Посыпались как снег. Кондрат Фомич задрал вверх голову и говорит: «Эх, мужики, вот так бы табачок они сыпанули! А то – одну бумагу…»

Я собрал командиров отделений, поставил задачу на выход. Отметил в списке выбывших. В основном это были москвичи, ополченцы. Тарасов и Дроздов – студенты. Анохин до войны работал печатником в типографии. Сыч в той же типографии завхозом. Тимченко, как и студенты, был из отделения старшины Крапивина. Его зарубил штурман саперной лопаткой, когда началась рукопашная. Тимченко никогда не надевал в бою каску, всегда носил пилотку. Немец попался здоровенный, так и развалил Тимченке череп надвое. Его-то и заколол штыком Петр Маркович. Потом, когда отбились, расстегнул Петр Маркович на своем немце пятнистую куртку: «Смотри-ка, лейтенант, эмблемы в петлицах какие-то незнакомые». Я посмотрел и понял: СС. Эсэсовцы на нас перли. Напролом шли.

К вечеру мы пересекли железную дорогу. Шли вдоль Варшавского шоссе, по правой стороне. Но вскоре – что такое? – остановка. На лесной дороге, по которой мы шли, стоит группа незнакомых людей. «Командиров в голову колонны!» Через несколько минут приказ: «Кругом! Шагом марш!»

Оказывается, подошел второй эшелон нашей 17-й стрелковой дивизии. Уже на марше поступил приказ: с ходу атакуем хутор с целью овладения прежними позициями. Разведка вперед уже ушла. Ускакали на лошадях два разъезда.

Атаковали мы в полной темноте. Но это уже другая история.

«Противник развивает удар вдоль Московского шоссе…»

И.С. Конев – о катастрофе под Вязьмой. – Разговор Конева и Сталина. – Двойная катастрофа: Брянск – Вязьма. – Миф о спасении Конева Жуковым. – Козлы отпущения. – Допросы генерала Собенникова. – Попытка следователей доказать принадлежность командарма 43 к военно-фашистскому заговору. – По 58-й. – Был ли генерал Собенников изменником родины? – Дальнейшая судьба разжалованного генерала. – Новый командующий 43-й армией – генерал-лейтенант С.Д. Акимов. – Роль Л.З. Мехлиса в восстановлении 43-й армии. – Рассказ Ивана Алексеевича Таланова. – 43-я армия второго состава. – Судьба генерала Преснякова и его 113-я сд. – 53-я сд полковника Н.П. Краснорецкого. – Армия закрывает основные дороги на Москву. – 2-й Особый Люберецкий полк. – Судьба полковника Волкова. – Расчет старшего сержанта Дарькина

Через много лет бывший командующий войсками Западного фронта маршал И.С. Конев, размышляя о причинах поражения наших фронтов на Московском направлении, расскажет следующее: «Приходится сожалеть, что и до начала наступления противника, и в ходе его Генеральный штаб не информировал Западный фронт о задачах Резервного фронта и недостаточно осуществлял координацию действий фронтов… Две армии Резервного фронта (24-я и 43-я) располагались в первом эшелоне в одной линии с нашими армиями… В то же время три армии Резервного фронта (31, 49 и 32-я) находились в полосе Западного фронта, нам не подчинялись…

Ценой огромных потерь противнику удалось прорвать наш фронт и к исходу дня 2 октября продвинуться в глубину на 10–15 километров… С утра 3 октября по моему распоряжению силами 30-й, 19-й и частью сил фронтового резерва, объединенных в группу под командованием моего заместителя генерала И.В. Болдина… был нанесен контрудар с целью остановить прорвавшегося противника и восстановить положение. Однако ввод фронтовых резервов и удары армейских резервов положение не изменили. Наши контрудары успеха не имели. Противник имел явное численное превосходство над нашей группировкой, наносящей контрудар… Он овладел Холм-Жирковским, устремился к Днепру и вышел в район южнее Булышова, где оборонялась 32-я армия Резервного фронта. В результате обозначился прорыв к Вязьме с севера.