Сергей Михеенков - Дорога смерти. 43-я армия в боях на Варшавском шоссе. Схватка с «Тайфуном». 1941-1942

Отец нес на руках сыночка, в ногах у него путался скулящий Дружок, рядом шла мама и баба Агафья с Раисой на руках, и мы, его дочки, гуськом позади папы. Сейчас я вспоминаю, а ведь уже тогда мы не встретили в деревне ни одного мужика, кроме старого деда Захара, который жил в третьем доме с краю. Всех уже, видно, забрали на фронт.

Некоторые соседи выходили из своих домов, проводить папу. Вышли, помню, Евдокия Карпова, Анастасия Захарова, тетя Маша Пальцева (троюродная сестра по отцу), баба Маша Харламова (однофамилица, она не приходилась нам родственницей) и другие. Я до сих пор помню, как они кричали вслед папе: «Прощай, Михайло. Возвращайся, живым!» И Дружок подавал вой на всю деревню, вторя людским голосам. Все махали руками, плакали, некоторые подходили и крестили отца, благословляли его крестом. Дед Захар, живший на краю деревни, у него был третий дом, седой старик, стоял на крыльце, но при приближении к его дому вышел тоже на улицу. Он был участником Первой мировой. Деду Захару было около 70 лет. У него тоже дети ушли на фронт.

– Прощай, Михайло, не урони в бою чести русского воинства. Своим я это тоже наказал. Что бы ни случилось – землю свою защищайте до последнего. Я этих германцев на Украине бил в пятнадцатом году – и вы там держитесь. Война, чую, очень тяжелая будет.

– Не посрамим, дед Захар, не волнуйтесь, не зря вы мне столько всего рассказывали о генерале Брусилове.

– Не кручинься, Михайло, я здесь, если что надо будет по дому поделать, Евдокии, помогу в хозяйстве. Сила-то есть еще у меня, – продолжил старик.

– Ну, а за помощь в хозяйстве – спасибо, – ответил отец.

– С Богом, сынок, – ответил дед Захар и добавил тихо: – Ты все-таки, Михайло, там будь поосторожнее. Пусть там молодые да бездетные в пекло к черту лезут. Помни о детях. Вон у тебя сколько девчушек. Помни, им без тебя в случае чего очень тяжело будет.

– Да, дед Захар, постараюсь не лезть в пекло. Но за нашу землю и за этих девчушек и жену, клянусь тебе, до последнего драться буду.

Старые дедовы глаза слезно блеснули при этих словах, и он трижды по-русски поцеловал отца, прижав к себе в объятиях. Он словно благословил папу.

Я помню, как дед Захар стоял и долго глядел нам вслед, седая его борода развевалась на ветру. А мы вышли уже из деревни и двигались по пыльной полевой тропинке. Как мы ни пытались уговорить Дружка остаться в деревне, он не слушался нас и упорно шел за папой, горестно повизгивая.

Отец шел впереди нас и так и нес сыночка на руках. Мама попробовала было взять сыночка к себе, но отец не дал. Братик смотрел своими ясными глазками на папу. Мы спустились по полю к Ревяке и перешли ручей по двум бревнышкам на другой берег. Ревяка – ручей, названный в честь маленького водопада, который остался чуть правее от нас. Затем тропинка пошла на подъем. Вокруг нас раскинулись безбрежные поля ржи – справа ограниченные вдалеке лесополосой вдоль железной дороги Москва – Владимир, слева леском, который уходил в пойму реки Клязьмы и в сторону деревни Напутново. Дорога словно рассекала надвое огромное поле ржи. Синели вдоль тропинки васильки, заливались вовсю луговые жаворонки, стрекотали кузнечики. На ярко-синем небе появились белоснежные кучевые облака. По этой дороге ходили только пешком, машины здесь не ездили. Воздух был напоен ароматом луговых цветов, пахло летним полем.

Становилось жарко. Помню, как обритая голова отца блестела на солнце, рубашка под мышками и на спине сильно пропотела. Когда подошли к Новинкам, баба Агафья стала прощаться со своим зятем. Она передала сестренку Раису маме и подошла к отцу.

– Прощай, сынок. Прости меня если что. Главное – возвращайся живым, ко мне, Дуняше и детишкам, вон у тебя богатырь какой теперь растет.

– Прощай, мать, и ты. Всего тебе самого доброго. Спасибо тебе за дочь, что такую вырастила. Я с ней счастлив очень.

Баба Агафья перекрестила отца, обняла его и собралась идти назад, позвав с собой Дружка. Тот ни в какую не хотел с ней идти. Пришлось бабе Агафье Дружка хитростью подманить и взять на руки. Отец подошел к нему и поцеловал его в мордочку. «Прощай, Дружок, – молвил он. – Один ты за мужика в доме остался. Стереги дом». Когда отец повернулся и пошел прочь, Дружок начал яростно вырываться из крепких рук бабы Агафьи и залился пронзительным щенячьим воем, который разнесся над полями. А собаки в Новинках подхватили этот вой и вторили Дружку. Последний раз отец обернулся и посмотрел на тещу, которая стояла еще на месте, с собакой на руках, где они расстались, и на родную деревню Желтухино, которую еще можно было рассмотреть вдалеке на другом краю поля на холме. Но вот за пригорком скрылась баба Агафья, стал еле слышен вой Дружка, мы стали подходить к лесу у железной дороги, который сразу начинался за Новинками. Сейчас его нет, весь вырубили, и здесь находится поле, а тогда между деревней Новинками и железной дорогой стоял лес. А за железной дорогой уже Костерево начиналось.

Так мы и дошли до станции Костерево, где наших отцов забирали на фронт. Оттуда слышалось, как кто-то играл на гармони, но звуки музыки накрывал несмолкаемый, не то что плач, я бы сказала рев. Отец все еще так и держал сына Витю на руках.

На станции стояли грузовые деревянные вагоны, и новобранцы поднимались в них по деревянному трапу. Когда кто-то поднимался в вагон, жена, мать или дети плакали очень громко, словно разрывая свою душу, и этот плач соединялся в общий рев. Помню, отец, как ни силился, не мог сам в конце сдержать своих слез. Он обнял нас всех, дочерей, в охапку, всех сразу. Я тогда последний раз ощутила запах отца, от него немного пахло куревом. Но я бы этот родной запах готова была ощущать вечно! Я заплакала, глядя в карие глаза отца. Затем помню, папа, опять, взял сына на руки и так, с сыном на руках и обнял мать в последний раз. Поезд уже должен был скоро тронуться в путь, и была дана команда всем мужчинам садиться по вагонам. Помню, как отец очень сильно сжал тогда мать вместе с сыном в объятиях, и не мог, казалось оторваться от них, словно пытался хоть на какую-то секунду отдалить этот момент разлуки. Затем он оторвался, наконец, от матери, сказал ей что-то на прощанье, поцеловал ее и повернулся к трапу в вагон. Только тут я заметила, что он стал подниматься по трапу с Витенькой на руках, не отрывая от него взгляда. Мать бросилась за ним следом. В это время братик захныкал и его детский плач резанул мне по сердцу. Я не представляю, что в это время творилось на душе отца. Мать не могла отнять сына у папы какое-то время, он не мог его отдать ей на руки. Они почти вошли в вагон, и я видела, как мать почти что вырвала братика из рук папы и со слезами на глазах спустилась по трапу. Братик тоже, как и все, поднял плач. Мама сошла на землю и повернулась к папе. Он стоял среди других мужчин и, не стесняясь, плакал вовсю. До меня донесся в последний раз его срывающийся, полный боли и такой родной голос, обращенный к маме: «Душатка, береги детей!»