Михаил Кретчмер - Воспоминания

В первых числах октября последовал высочайший указь об уничтожении нашего баталиона, официально называвшагося «Сиротским отдвлением военных кантонистов», а нас всех (кроме ослепших, которых отправили по всем богодельням) велено перевести в военное поселение, в Харьковскую губернию, в г. Чугуев.

Уничтожить этот ад было необходимо; из того, что я сказал, читатели могут видеть, что это был за вертеп, а, между тем, я не сказал и сотой доли, что здесь творилось; но меня удивляет, для чего все это было сделано с такой поспешностью; нас торопили к выступлению, точно на пожар. Получилось предписание из штаба прислать немедленно из нашей роты одного капральнаго, четырех десяточных ефрейторов и двух барабанщиков; так как я был запасным, то меня и назначили.

В штабе мне вручили список партии, назначенной на завтра к отправке, нужно было разбить партию на десятки. Партионный унтер-офицер был не грамотный, а нужно было принимать на всю партию новыя куртки, рубашки, сапоги, портянки и фуражки. Так как в партии было 250 человек, то приемка продолжалась за полночь, при фонарях; полученныя вещи зашивались в тюки и. клались на подводы. Все это делалось ночью, и чуть-свет подводы были усланы вперед.

Что сталось с нашими офицерами, я и по настоящее время не знаю; говорили, что многих разжаловали, но насколько это верно, не знаю; пусть лучше скажет об этом архив. Достоверно лишь то, что генерал, устроив нас больных, уехал, а вместо него был прислан следователь, полковникь, по фамилии, кажется, Морозов; верно также и то, что перед выступлением последней партии кантонистов, кому-то понадобилось, чтобы баталионная канцелярия сгорела и так умно, что не вытащено ни одного лоскутка бумаги.

Всю ночь перед походом я и подчиненные мне ефрейторы не спали. Еще до света были подняты дети, отправлявшиеся в поход. С восходом солнца дан был завтрак: каша в жидком виде с говядиной, а на дорогу по ломтю хлвба, затем самых маленьких, от восьми и до десяти лет, усадили на обывательская подводы, по шести на каждую.

Как ни рано мы выступили, но смотреть нас, словно какое диво, собралось многое множество народу; одних фабричных немцев и немок было, я думаю, тысяч до пяти. Физиономии их доказывали, что они в восторге, избавляясь от вековых своих врагов; провожали нас с рыданием и непритворным сожалением одни только солдатки, торговки пирожками и бубликами, которыя только и подерживали свое существование от нашего баталиона. На прощанье, оне каждаго кантониста целовали, крестили и давали по бублику или пирожку безденежно.

Когда маленьких кантонистов разсадили по подводам, старших возрастом, 11-ти и 12-ти лет, выстроили; ударили в барабаны, скомандовали «по отделениям направо скорым шагом марш, прямо». По слову «прямо» все кантонисты мгновенно, как бы по команде, сняли фуражки и набожно перекрестились. Бедные, бедные дети! ни одному из вас не могло даже присниться, какое горе вас постигнет наяву, чрез несколько дней!

Поход наш до Чугуева. — Партионный унтер-офицер Чумаков. — Вечеринка у головы. — Возмутительная сцена. — Пьянство и его последствия для меня. — Прибытие в Чугуев. — Смотр начальника штаба. — Тягостный поход в Сватову-Лучку. — Смотр поселеннаго начальства. — Выбор поселянами кантонистов в «сыновья» и работники. — Жизнь кантонистов у их «новых отцов». — Попытка помещиков добыть себе даровых крепостных людей. — Выбор кантонистов в Екатеринославский кирасирский полк. — Я попадаю во второй эскадрон. — Устройство землянок. — Собачье продовольствие. — «Сон Пресвятой Богородицы». — Старые кантонисты. — Муштровка. — Выбор меня в трубачи. — Свиньи немца-капельмейстера. — Возвращение мое во фронт.

В течение похода нашей партии до Чугуева не произошло ничего, заслуживающаго внимания. Без хвастовства могу сказать, что партию вел собственно я, а не кто другой, потому что, хотя и были назначены для этого партионный офицер и унтер-офицер, но перваго почему-то возвратили на другой же день с дороги, а последний, Иван Сидорович Чумаков, был неграмотный и постоянно пьян; напаивали его волостные головы, писаря и другое сельское начальство. В настоящее время волости берут квитанции от проходящих войск в том, что последние остались жителями довольны, а в то время, о котором я говорю, было наоборот, квитанции брались проходящими войсками от волости в том, что жители не имеют никакой претензии к проходящей партии, что солдаты ничего у них не украли и никого не били. По приводе партии на место, все такия квитанции сдавались начальству, тщательно их разсматривавшему. Потому-то Иван Сидорович, кроме собственнаго желания напиваться еще вынужден был пить в угоду волостному начальству, чтобы получить похвальную квитанцию.

Во все время нашего похода, погода, не смотря на позднюю осень, стояла сухая и довольно теплая. Кормили нас хозяева превосходно, хотя никакой платы за продоволъствие и подводы не полагалось. В каждой деревне, через которую мы проходили хохлуши выбегали из своих хат и обделяли нас, кто чем мог, лакомымь: оладками, саломь, палялицами, арбузами. Мноня хох-луши, раздавая эти лакомства детям, горько плакали. Все это повторялось каждый день Без малейшаго изменения. Только однажды произошел особенный случай, котораго я не забуду никогда. Не помню, в какой деревне, где был назначен нам ночлег, разгулялся голова, по всем правилам деревенскаго кутежа т. е. беседы с музыкантами. Мне, как караульному ефрейтору, обязательно нужно было ходить каждый вечер за приказанием к Ивану Сидоровичу, т. е. партионному унтер-офицеру, хотя приказывать, в сущности, было нечего. И вот, в этот достопамятный вечер, я, по обыкновению, отправился за приказанием. Вестовой, находившийся постоянно у партионнаго унтер-офицера сказал, что ему приказано передать мне, чтобы я отправился к голове, где гуляет Иван Сидорович. Явившись в дом к голове, я застал гульбу в полном разгаре. Три музыканта: скрипач, бубенщик и гусляр, усердно аккомпанировали поющим песню: «Ихав козак за Дунай». Когда песня окончилась, я выступил вперед и отрапортовал форменно: «Честь имею явиться за приказанием». Иван Сидорович сидел за столом на самом почетном месте, т. е. в углу под образами и, желая показать пред пирующими, что он важная особа, вылез из-за стола и начал отдавать приказания. Но так как голова и писарь самолично видели, что всемь заведывал и распоряжался я, то и обратились ко мне с разными вопросами на счет подвод квитанции и т. и т. п., после чего, голова налил мне чарку водки, а жена его, уже пожилая и полупьяная, начала меня целовать, приговаривая: «Где ты, такий гарный, хлопчику, родывся, и кто була твоя маты». От водки я наотрез отказался и, действительно, я никогда в своей жизни ее не пробовал. Считая свою аудиенцию уже оконченной, я хотел идти на свою квартиру, но Иван Сидорович вдруг скомандовал: