Борис Березовский - Автопортрет, или Записки повешенного

Александр Васильевич, в буквальном смысле ставший членом президентской семьи, крестным отцом ельцинского внука, ввел у нас в ход термин «семья» как мафия… Именно он целенаправленно разрушал Ельцина физически. Морально Бориса Николаевича разрушить было нельзя. Другое дело, что он не смог до конца разрушить Ельцина. Поэтому я считаю, что реакция Коржакова на меня – адекватная реакция врага. Благодаря моим усилиям и еще нескольких людей Ельцин подписал указ об отстранении Коржакова.

Кто мало-мальски был знаком с президентом, понимал, как он был одинок. И это, конечно, понимал Гусинский, который очень много времени провел в команде президента. Президент был одинок даже в собственной семье, как мне кажется. Президент – это всегда одиночество. И мифотворчество – это попытка борьбы с ним, с президентом. Поскольку прямая борьба невозможна, потому что этот человек себя не запятнал чем-то таким, что для общества было бы знаком, кроме, конечно, чеченской войны, которая была ошибкой, создается мифическое «окружение», мифическая «семья», уже не такая безупречная, как сам президент. И пытаются его косвенно опорочить через это окружение.

Что касается взаимоотношения с властью и прежде всего с президентом и членами его семьи, с которыми я был знаком, то отношения мои с ними всегда были только деловые, никаких вообще тем, кроме деловых, мы не обсуждали. Я могу по пальцам пересчитать, сколько раз я общался с президентом Ельциным. Не больше десяти, несмотря на то что я был замсекретаря Совета безопасности, исполнительный секретарь СНГ, то есть находился всегда на официальных должностях. Десять раз встретиться с президентом России – это очень много. За исключением того, что я его видел в президентском клубе, в который я был принят, все встречи с ним носили абсолютно деловой характер.

Никогда наши отношения не были связаны никакими материальными обязательствами или условиями, никогда я не платил деньги, никогда я не дарил никаких драгоценностей, никогда не совершал ничего такого, что могло бы компрометировать президентскую семью или меня. Все остальное, все разговоры – это абсолютная спекуляция, абсолютная провокация. Спекуляция, которая превратилась в провокацию. Я думаю, что этот вопрос будет возникать вновь и вновь, потому что провокацией этой занимаются серьезные люди. Есть просто предатели, типа Коржакова. Не в первый раз в России это происходит, и с Ельциным не впервые, и со мной тоже не в первый раз.

Я чаще встречался с его дочерью, с Юмашевым, который тоже входил в ближайшее окружение президента. С Татьяной Борисовной я познакомился в начале предвыборной кампании президента. Татьяна Борисовна – точный генетический слепок со своего отца: по менталитету, по реакции, по тому, что она цельная натура и не кривит душой. Это нелегко, поскольку она живет в суперсложном мире. Татьяна Борисовна – последовательный человек, живущий в согласии с самой собой. Она – порядочна перед собой. И этим она мне импонирует, потому что я стремлюсь к тому же: жить ответственно перед самим собой. Выше этого для меня ничего нет.

К Татьяне Дьяченко я отношусь как к человеку, на котором огромный, тяжелейший груз проблем. Вот так случилось в ее жизни. Я не хочу говорить, счастлива она или нет, но жизнь у нее очень сложная, как я ее вижу. Мы встречались достаточно редко – раз в два-три месяца. С нею у меня были нормальные отношения, но она никогда не являлась гарантом того, что я останусь на свободе. Защитой себе мог быть только я сам. А Татьяна Борисовна, к слову, очень часто смущалась, что пресса без конца связывает наши имена. На это я отвечал, что никогда не стремился показать, будто Борис Николаевич обязан мне больше, чем я ему. Я не считал, что обладал хоть каким-нибудь влиянием на Ельцина и его домашних. Да, у меня были хорошие, добрые отношения с Татьяной Дьяченко. Думаю, и Татьяне Борисовне интересно было мое мнение по тому или иному вопросу. Но можно ли изложение своих взглядов рассматривать как влияние на собеседника? Не думаю. Разумеется, я никогда не вторгался в жизнь чужой семьи с советами и рекомендациями. Эти люди реально озабочены судьбой России, а не собственной судьбой в России.

Слово «семья» появилось с целью дискредитировать Ельцина как человека, который передал власть и капитал очень ограниченной группе людей, непосредственно приближенных к нему. Находясь внутри «семьи», могу утверждать, что сам Ельцин никаких экономических выгод от этого не получал. Зная его образ жизни, зная, с чем он остался после отречения, как живут две его дочери, весьма не бедные, я все-таки могу утверждать, что Ельцин не был коррумпирован. Он старался, чтобы вся его семья жила как добропорядочная семья президента, не вызывая упреков. Насколько это удавалось, другое дело. Время было такое, что люди, узнав о твоей кредитной карточке, считали, что ты воруешь деньги. Однако реальность такова, что очень ограниченная группа людей получила контроль над огромными капиталами.

С Юмашевым и с большинством из нашего как бы общего окружения я уже не общаюсь по самым разным причинам. Юмашева я не считаю серым, я считаю его умным человеком, я бы даже сказал, мудрым, очень чувствительным к конкретной ситуации. Юмашев абсолютно блестящий придворный игрок. Он не видит перспективы, он не стратег – это его недостатки. Поэтому Ельцин, к которому был близок Юмашев, во многом тыкался. Ельцин нуждался в таком человеке, как Юмашев, он его органично дополнял. Юмашев делал то, что Ельцин делать не умел. Этот союз, на мой взгляд, был естественным союзом. Книги Ельцина, как известно, писал Юмашев. Но я разочаровался в Юмашеве-хроникере, биографе. Все книги об интригах, а Ельцин – человек другого масштаба. Ельцин – это не интриган. Ельцин – это История с заглавной буквы. Именно по результату, именно по тому, что ему удалось сделать, совершить, то, что сделал Ельцин, необратимо, потому что необратим менталитет миллионов людей, ставших независимыми.

Нам с Чубайсом удалось вместе пройти очень тяжелое испытание летом 1996 года, нанести на президентских выборах сокрушительное поражение коммунистам и одновременно отсечь от Бориса Ельцина «коричневых», каковыми я считаю группу Коржакова, Барсукова и Сосковца. Но один этап сменился другим. Вместо борьбы нового со старым началось выяснение отношений нового с новым, и это не могло не сказаться на курсе реформ. Такова объективная реальность, и глупо об этом сожалеть. Наше выяснение отношений скатилось в личностную плоскость, но это только второй план, который важен гораздо меньше, чем вопрос убеждений. Цели у нас общие, а вот методы их достижения…