Юлия Аксельрод - Мой дед Лев Троцкий и его семья

Несмотря на всю ее простоту и человечность, Александра Львовна представляется мне фигурой из какой-то древнегреческой трагедии. Имея за плечами 40 лет партийного стажа, царскую тюрьму и царскую ссылку, оказаться в лагере с клеймом «враг народа»…

Когда я уезжала из Магадана на трассу, прощаясь, она говорила мне: «Если ты когда-нибудь прочтешь или услышишь, что я признала себя виноватой, – не верь этому».

29 сентября [1935 г.]

Вот уже десять дней, как я в госпитале в Осло… Почти двадцать лет тому назад, улегшись на кровать в мадридской тюрьме, я спрашивал себя с изумлением: почему я оказался здесь? и неудержимо смеялся… пока не заснул. И сейчас я спрашиваю себя подчас с изумлением: каким образом я оказался в больнице в Осло? Так уж вышло…

16. IV [19]36 [г.]

Милая мамочка!

Получил твое письмо от 12.IV. Ты уже несколько раз поднимала вопрос о том, что П[апа] был по существу прав (в том числе и в своем резком письме Д. [160] и пр.).

Я отмалчивался, хотя и хотелось тебе написать, что не хотел тебя, мамочка, огорчать. Но я, мамочка, с тобой, к сожалению, совсем, совсем не согласен. Наоборот, мне кажется, что все Папины недостатки с возрастом не смягчаются, а, видимо, в связи с изоляцией, болезнью, трудными условиями – трудными беспримерно – углубляются. Его нетерпимость, горячность, дергание, даже грубость и желание оскорбить, задеть, уничтожить – усиливаются. Причем это не только «личное», а прямо какой-то «метод», и вряд ли хороший метод в организационной работе. Что делать? Ничего, терпеть, если можно так сказать. Ибо основное не в этом, это пустяки по сравнению с основным, с тем, чем является Папа не только для меня, конечно…

…Т. е. то, что делал Папа (и делает слишком часто) и что, в частности, отражало его недопустимо резкое письмо ко мне [161] . Недопустимое в особенности потому, что письмо не равное равному, а написано, когда знаешь, что тебе так или даже 1/10 от «так» не ответят. И это все также связано с друг[им] недостатком, серьезным недостатком в политике. П[апа] никогда не признает свою неправоту, даже свое участие в общей неправоте. Поэтому он не терпит критики. Когда ему говорят или пишут то, с чем он не согласен, он это либо игнорирует, либо отвечает [162] резкостями. Все привыкли к тому, что Папе лучше не писать или не говорить о том, с чем он не согласен. Нет, мамочка, это не метод. (Я не говорю о том, когда Папа «ухаживает» за кем-нибудь, – это совсем другое дело.)

…Таких и подобных фактов больше чем много, и в каждом случае, к несчастью, Папа немедленно же ищет виновников – действительных или мнимых, ибо он об этом даже не задумывается, они ему нужны для собственной разрядки…

Людей же надо беречь. Скучно это, я знаю, но что делать.

Ругать их надо, и крепко, но не переходя известной черты, но и беречь – они ведь на каждом углу не стоят, их мало, они нужны.

Возьмем вопрос о Секретариате. Плох он, работает плохо и пр. И пр. Все это верно. Но разве это позиция? Если плохи люди, надо их заменить лучшими, если эти плохие все же лучше других еще более плохих или если друг[ие] обстоятельства мешают заменить этих – нельзя их ругать и ругать, презрительно игнорировать или оскорблять или раздавать им пинки… Я писал Папе год тому назад, что этот С[екретариа]т к настоящей работе не способен, что надо искать другие выходы. Если этих выходов нет – надо терпеть, а не давать затрещины при всяком случае. Что это дает? Делу, работе, этим товарищам – ничего. Известное удовлетворение самому Папе? Нет, это неправильно.

Взять вопрос о Р. М[олинье]. Надо честно сказать, чтоП[апа] (и не он один) ошиблись, что поддержка систематическая Р. М[олинье] в прошлом была неправильна. Папа этого никогда не сделает, а будет искать очень остроумных и тонких доводов, чтобы доказать, что все было правильно.

…Не стоит больше писать. Организационные и личные отношения (последние в нашей среде являются лишь частью первых) не являются Папиной личной сильной стороной, и в этой области – и только в этой области – нет у него «правоты», хотя хотелось бы, чтобы и здесь он был прав – да нет этого. Лично я хотел бы как можно скорее развязаться с редактором [163] . Я несколько лет жизни потерял, зарывшись в бумаги, письма, переводы, пересылку. Мало чему научился, не было времени ни читать, ни «развиваться», а пользы для дела вышло ой как мало, пинков же много [164] .

Не огорчайся из-за этого письма, мамочка, я уже очень давно пришел к этим выводам, – но ведь не это основное, что делает Папу единственным, незаменимым – для нас сегодня, для многих и многих других позже.

Всегда твой [Л.Л. Седое]

Москва, 18 ноября 1980

Юля, привет! Не знаю, хватит ли у тебя терпения и времени разобраться во всех деталях этого романа в письмах, поэтому я изложу тебе то, что мне казалось интересным. Когда читаешь чужие любовные письма [166] , то это все равно, что подглядывать в замочную скважину, но для историка, каковым я являюсь, – это можно: для нас это документ, источник, позволяющий судить о времени и о людях. И источник этот интересный – человеческие характеры видны в нем объемно и ярко. Может, ты помнишь, в Москве в 60-х гг. появилась мода на «спектакли в письмах» – «Милый лжец» во МХАТе о Шоу и инсценированная переписка Чехова и Лики Мизиновой в Театре Моссовета и т. д. Если бы этот жанр развивался, то в данной эпистолярной коллекции он получил бы блестящее продолжение.

Нашему герою к тому времени было лет двадцать восемь – в одном месте он вспоминает о студенческой пирушке в связи с окончанием института, которая состоялась за пять лет до этого. Но он за пять лет успел стать доцентом и преподавал в вузе. Специальность прикладная – инженер, но круг интересов очень широк. По специальности собирает и просит собирать все, что выходит. Много писал и публиковался. Только перед поездкой сдал в редакцию и опубликовал 3–4 статьи. По нынешним временам это довольно много. В то же время просит книги по истории Земли, по происхождению жизни (биологии клетки) и т. д.

Начитан на редкость – цитирует по памяти Петрония (древнеримский автор), Гоголя, Маяковского, ссылается на древнегреческую и древнеримскую мифологию, на Достоевского, на Ю. Олешу, В. Гюго, Мопассана. <���…>…выучил латынь и многое из римских текстов прочитал в подлиннике. Особенно ему понравилась легенда о том, что римляне для наказания неверных жен и их любовников использовали репу, которая вставлялась в соответствующие места их бренного тела. Эта тема его очень занимала и смешила, как он пишет, «корнеполцы» ему часто снились. Если учесть, сколь горячо он ждал приезда своей адресатки, – это вполне понятно.