Аркадий Ваксберг - Лиля Брик. Жизнь и судьба

Если судить по переписке между Лилей и Маяковским, сотрясавшие их союз события и принятое ими решение не внесло перемен в их отношения. Даже тот несомненный факт, что они стали уже иными, переписка тоже не отражает ни одним словом. Неизменными остались обращения: «Дорогой, милый, родной, любимый», одинаковые в обе стороны. Неизменными— заверения в безграничной любви: «Целую тебя обеими губами, причем каждой из них бесконечное количество раз». И в этом не было ни малейшей фальши. Все, что действительно их связывало друг с другом: взаимопонимание, общие интересы, осознание того, насколько каждый из них нужен другому, — все это осталось, выдержав испытание временем, и не могло исчезнуть даже после того, как ушла физическая любовь.

Теперь каждый чувствовал себя еще более свободным, чем раньше. Стабильности новых отношений уже не могли помешать никто и ничто. Маяковский добился для себя и для Бриков большой — по советским меркам — квартиры в Гендриковом переулке, на Таганке, сохранив за собой рабочий кабинет в Лубянском проезде и вступив в жилищностроительный кооператив я расчетом иметь в перспективе квартиру побольше и покомфортабельней. И опять же — не только для себя, но и для Бриков! Никаких перемен, стало быть, в их союзе не намечалось и впредь.

После солидного ремонта, сделанного при ближайшем участии Лили, все трое переселились в Гендриков из Сокольников. Каждому досталось по ком нате, а общая, объявленная столовой, стала местом постоянных литературных и дружеских встреч. Здесь по вторникам регулярно собирались поэты, художники, деятели кино и театра. Главным образом те, кто группировался вокруг журналов «ЛЕФ», а затем «Новый ЛЕФ» («ЛЕФ» — аббревиатура литературно-художественного объединения «Левый фронт искусств») или был к ним близок по творческим позициям и эстетическим взглядам: кроме Маяковского и Бриков, поэты Николай Асеев, Семен Кирсанов, Борис Пастернак, прозаик и эссеист Виктор Шкловский, драматург и публицист Сергей Третьяков, режиссеры Всеволод Мейерхольд, Сергей Эйзенштейн, Лев Кулешов, Дзига Вертов и многие другие.

Эти собрания высокоталантливых людей, объединенных общими интересами и потребностью в обсуждении актуальнейших проблем литературы и искусства, недоброжелатели и завистники (среди которых, увы, было тоже немало людей весьма даровитых) презрительно обозвали «салоном Лили Брик», ни за что ни про что бросив тень прежде всего на нее, а также на всех, кто спешил в Гендриков переулок, предвкушая всегда интересный, духовно и эмоционально наполненный вечер, С разных позиций Лиле можно было — и тогда, и потом — предъявить немало претензий, но уж в том, что она «держала» этот «салон», никакой вины ее нет. Совсем наоборот: благодаря ее энергии и обаянию, благодаря тому, что, презрев склоки и сплетни, она продолжала делать то, что считала нужным, блистательные представители культуры того непростого времени имели возможность регулярно встречаться в непринужденной обстановке, свободно выражая себя и развивая в острых дискуссиях свой творческий потенциал.

Четырехкомнатная квартира в Гендриковом тогда казалась чуть ли не роскошью. Сегодня мы можем понять по дошедшим до нас подробнейшим описаниям, насколько нищенским, аскетически скромным был в действительности Лилин «салон». Голые стены, дешевенькие половички для утепления, канцелярские столы и стулья, деревянные скамеечки, древняя тахта, столь же древние кровати, «нарпитовская» посуда, жалкий буфетик... Только ванная, которой они были лишены годами, воспринималась как истинная, а не мифическая роскошь. Собираясь за столом под синим абажуром, Лиля потчевала участников застолий круглыми пирожками, которые делала ее домработница Аннушка Губанова. «Кому пирожок?» — спрашивала Лиля и бросала его через стол— «прямо в руки». Еду подавали самую бедную, зато пиршество духа ощущалось гостями во всей его полноте. Но гостем здесь никто себя не считал— каждый допущенный был полноправным членом этого приватного клуба и чувствовал себя у Бриков и Маяковского не КАК дома, а попросту дома. Создать эту атмосферу и поддерживать ее могла только Лиля, по-прежнему притягивавшая к себе как магнитом и поклонников, и просто друзей. Впрочем, если точнее: все поклонники были друзьями, а все друзья, конечно, поклонниками, не посягая при этом на ее любовь в общепринятом смысле слова.

В 1926 году ни Лиля, ни Маяковский за границу не поехали. Возможно, не было повода. Вероятно, не было денег. Но главное — исключительно важные перемены в их жизни требовали какой-то внутренней сосредоточенности и душевного успокоения. Маяковский стремился не оставаться в Москве — этот год чрезвычайно насыщен его поездками по Советскому Союзу с огромным количеством выступлений в разных городах, неизменно сопровождавшихся шумным успехом.

Летом на короткое время их пути снова пересеклись. Предварительно договорившись, они встретились в Крыму, в курортном поселке Чаир, на берегу Черного моря. Название этого поселка, которое вскоре затмили другие, более громкие курортные названия, было тогда на слуху: во всех ресторанах и на всех эстрадных площадках распевали популярный романс «В парке Чаир распускаются розы.,,». Среди роз и кипарисов около двух недель и провели вместе две пары: Лиля с Краснощековым и Маяковский, который тут же, в Чаире, познакомился с молодой харьковской студенткой Наташей Хмельницкой и начал за ней ухаживать на виду у всех. В том числе и у Лили. Лиля не только не препятствовала этому тривиальному курортному роману — скорее поощряла его: с первой же минуты она безошибочно определила, что чем-то серьезным здесь и не пахнет...

Пытаясь найти для себя какое-то занятие (просто ездить и просто влюбляться — уже приелось), Лиля поступила на неоплачиваемую работу в канцелярию Общества землеустройства еврейских трудящихся (ОЗЕТ), которое было тогда одержимо созданием еврейских колоний (позже — колхозов) в степной части Крыма. По сценарию Виктора Шкловского режиссер Абрам Роом снял документальный фильм «Евреи на земле», титры к которым написал Маяковский, а Лиля работала какое-то время на съемках в качестве ассистента режиссера. Ее поездке в Чаир предшествовало посещение еврейских колоний в западной части Крымского полуострова, возле Евпатории, которые показались ей «ослепительно интересными». Много позже, когда Сталин приступит к решению на свой лад пресловутого «еврейского вопроса», от этих колоний не останется и следа.

Краснощекова вновь допустили до прежней работы в наркомате финансов, и он, чтобы оправиться от затяжной и мучительной болезни, обострившейся в тюрьме, поехал в Крым набираться сил перед предстоящими ему служебными буднями. Но, в сущности, это было прощание с подходившей к концу любовной историей. Она и так уже длилась непомерно долго — по Лилиным меркам. Впереди маячила новая и тоже, разумеется, кратковременная любовь. Объектом ее очередных, внезапно вспыхнувших, чувств стал очень известный в ту пору кинорежиссер Лев Кулешов, активный лефовец, друг Маяковского и Осипа Брика.