Пьер Сиприо - Бальзак без маски

В 1820 году в своих философских сочинениях Бальзак сам себе задавал вопрос, бессмертна ли душа. Нет, душа смертна, если речь идет об отдельной личности. Да, душа бессмертна, если каждая жизнь представляет собой лишь эпизод из жизни всего человечества. Смерть людей, принадлежащих к одному поколению, напоминает сон или зиму, которая дает природе возможность обновить себя и заново воскреснуть. Смерть затрагивает конечный этап жизни, то, что называется бренными останками. И напротив, при появлении человека на свет она отступает в далекое будущее. Новорожденный упрощает, очищает, концентрирует жизнь. Берингельд дорожит своим сыном. Он постоянно зовет его: «Сын мой… мой сын…» В присутствии сына он держит в руках нить жизни. Без Туллия старый Берингельд есть не что иное, как окаменевшая жизнь, иначе говоря, живая смерть.

«Столетний старец», этот роман об обновлении жизни или об ее «воскрешении», как говорил Лейбниц, труды которого Бальзак внимательно читал, вступает в полемику с «Фаустом». Фауст заключил сделку с дьяволом, чтобы омолодиться и похорошеть. Но в глубине души он по-прежнему остается разочарованным и уставшим от жизни человеком. Бальзак никогда не переставал считать Мефистофеля образом, вышедшим из моды. В «Модесте Миньоне» Мефисто принимает обличье кота. Поклонник Делакруа, Бальзак не любил «Фауста и Мефистофеля», поскольку Мефисто слишком походил на господина де Сент-Эстева, содержателя борделя на улице Сент-Барб.

Берингельд — не Фауст. Он также противостоит и другому бальзаковскому персонажу — Рафаэлю де Валантену из «Шагреневой кожи».

Как и большинство главных героев произведений Бальзака, Валантен знает, что испытывает слишком много желаний, чтобы суметь удовлетворить их в течение одной жизни. Тогда ему потребовалось бы научиться менять тело, как всадник меняет загнанных лошадей.

«Шагреневая кожа», опубликованная в 1831 году, — это книга, где фантастика искусно переплелась с реальностью. В ней нет ни вампиров, ни живительных сывороток.

В 1829 году умер отец Бальзака. Образ старого Берингельда соответствует тому образу, что сложился у Бальзака-ребенка о Бернаре-Франсуа: старомодно одетый, очень старый человек. Бернар-Франсуа был помешан на своем здоровье. Он в невероятных количествах поедал фрукты и все время пил различные настойки и растительные отвары. Он хотел прожить как можно дольше. Подобно Берингельду и антиквару из «Шагреневой кожи», Бернар-Франсуа как-то сказал сыну: «Желания нас сжигают, а возможности — изничтожают».

Должны ли мы отодвигать день смерти, влача скучное и никчемное существование? Или же, напротив, должны брать от жизни все, что она способна дать, как это сделали Байрон и Наполеон, тем самым прославив свое имя?

Запрет на продажу романа «Арденнский викарий» был прежде всего мерой устрашения. Полиция ополчилась на Полле, «самого опасного книготорговца столицы». Полле продавал или выдавал напрокат в своем читальном зале безобидные произведения. Но в то же самое время «снабжал своих знакомых книгами, в которых содержится призыв к мятежу».

Само собой разумеется, Бальзак, решивший извлечь из этого запрета выгоду, в предисловии к своему следующему роману «Аннетта и преступник» изобразил из себя мученика. Он цитировал строки приговора, вынесенного «судом конгрегации». В том приговоре «Арденнского викария» заклеймили, как «аморальное и антирелигиозное произведение».

Анна Мари Мейнингер доказала, что запрещение «Арденнского викария» было связано отнюдь не с политикой, а, скорее, с самим сюжетом романа, в котором мы погружаемся в мир, «обуреваемый страстями стареющих женщин, в мир, где молодые девушки становятся воплощением мечты о недосягаемой и запретной свежести». Если сам Бальзак не мог пережить ничего подобного, он соприкоснулся с этим миром. В 1822 году госпожа де Берни выразила желание, чтобы Бальзак стал членом семьи де Берни, женившись на ее дочери Эмманюэль. Эта непристойная ситуация, когда любовница превращается в тешу, так глубоко врезалась Бальзаку в память, что в «Человеческой комедии» он четыре раза ее воспроизвел. Но 23-летний Бальзак был уже убежден, что его привычки и нравственные устои лучше всего соответствуют образу жизни холостяка. Он привык работать в одиночестве. Сама мысль о большой семье, где все непрерывно говорят, была ему невыносима. К тому же Бальзак любил лишь воображаемых женщин. Ночью, когда полусонный он сидел у камина, языки пламени и струйки дыма, причудливо переплетаясь, являли ему образ доброй, богатой и влиятельной женщины, которая готова посвятить Бальзаку остаток своих дней и одарить его своей лаской и нежностью. В «Гобсеке» Бальзак назвал такие образы «женщинами из горящих головешек».

Бальзак написал на скорую руку неплохую мелодраму «Негр» и предложил ее театру Гетэ. Однако театр пьесу отклонил. Эта неудача надолго повергла Бальзака в уныние. Актеры не испытывают каких-либо чувств, их ничем нельзя привести в восхищение. Они играют произведения лишь тех авторов, которые могут облить их грязью в прессе: «Если у вас есть возможность сказать во всеуслышание, что герой-любовник страдает астмой, что у юной героини свищ на самом интересном месте, а субретка убивает на лету мух, ваше произведение будет завтра же поставлено на сцене» («Утраченные иллюзии»).

Вальтер Скотт привил читателям вкус к по-иному рассказанной истории из повседневной жизни. В 1825 году Бальзак составил план и начал собирать документальные материалы для серии книг, в которых он хотел воспроизвести живописные картины из прошлого Франции. В этом психологическом и реалистическом повествовании Бальзак собирался не только изобразить такими, какими они были на самом деле, Карла IX, Генриха IV, других королей и их окружение, но и описать их костюмы, мебель, жилища, интерьеры. Великие летописцы Брантом, Монлюк, Л’Этуаль и им подобные должны были ему в этом помочь. Читатели должны были ощутить тепло этой изложенной на бумаге жизни.

Но для реализации столь грандиозного замысла требовалось время. А пока Бальзак искренне полагал, что журналистика должна и может прокормить.

У Бальзака было несколько зажиточных друзей, и все они занимались журналистикой. Например, Ле Пуатвен де Л’Эгревиль, который в своей парижской квартире развил бурную деятельность. Он был решительно настроен сотрудничать с газетами, выходящими незначительным тиражом. Впрочем, пристрастия его непрестанно менялись. И почти каждый внезапно появившийся на свет новый «листок» содержал его заносчивые комментарии о книгах, спектаклях или произошедших событиях. И хотя газеты эти столь же внезапно исчезали, Ле Пуатвен не унывал: ему всегда хватало работы.