Дмитрий Табачник - Петр Столыпин. Крестный путь реформатора

Абсурдна сама по себе ситуация, когда анархо-коммунист идет за санкцией на убийство к эсерам. Что мешало ему стрелять как анархисту? Опытному революционеру Лазареву это было очевидно сразу, и он следующим образом обосновал Богрову свой отказ: «…с точки зрения партийной и политической целесообразности, единение в таком ответственном деле социалистов-революционеров с анархистами — недопустимо… Допустим, что акт совершился. Вы, анархист, арестованы… Если партия теперь санкционирует ваше выступление, она не сможет молчать тогда… Но во что тогда превратится партия?.. Для анархистов борьба с государством и правительством всеми средствами есть дело принципиальное. Для нас, социалистов, террористические акты могут быть допустимы только в исключительных случаях и только тогда, когда по совокупности обстоятельств каждый отдельный случай может найти себе достаточное оправдание в общественном мнении… наша партия уже переболела максимализмом. Как она может теперь сходить с ясно установленной позиции и сближаться с анархизмом? Если нужно устранить Столыпина с политической сцены, то партия это должна взять на себя сама, и акт совершить должны ее собственные члены, эсеры, а не анархисты».

Из рассказа Лазарева можно сделать следующий вывод. Кто-то (конечно, отнюдь не революционеры) тогда хотел, чтобы ответственность за устранение Столыпина взяли на себя эсеры, что сразу бы сняло все возможные подозрения. Кому же еще стрелять в премьера, как не представителю ПСР! Тогда всё было бы предельно просто и понятно… Очередной акт революционного терроризма со стороны социалистов-революционеров против «тирана» — никаких недоуменных вопросов ни у кого априори бы не возникло. Но с «привязкой» ПСР не сложилось, и поэтому неестественность произошедшего бросалась в глаза современникам.

Отметим, что ЦК ПСР (небезосновательно полагая, что может оказаться втянутым в крайне сомнительную историю) в октябре напечатал в своем официозе, газете «Знамя труда», следующее заявление с категорическим отрицанием какой-либо связи с Богровым: «Ввиду появившихся во всех почти русских газетах известий о причастности Партии Соц. — Рев. к делу Дм. Богрова, Центр. Комитет П. С.-Р. заявляет:

Ни Ц. К-т, ни какие-либо местные партийные организации не принимали никакого участия в деле Дм. Богрова.

Мы не знаем, кто такой Богров. По одной версии, он — раскаявшийся охранник, по другой — анархист, поступивший в охрану с революционными целями. Быть может, есть какая-либо третья, пока еще не обнаруженная, но соответствующая действительности? Неизвестно…

Допуская даже, что Богров анархист, решивший поступить на службу в охрану с революционными целями, мы всё же не имеем никаких данных для суждения о том, что привело его к такому решению. Легкомыслие? Недостаток моральной чуткости? Наклонность к авантюрам? Или, быть может, безрассудная уверенность, что при наличии царящей кругом апатии и разрухи человеку с революционным темпераментом остается лишь одно: действовать на свой личный страх и риск (прекрасное свидетельство, насколько эффективно Столыпин сумел загнать «бесов» революции в их темное подполье. — Авт. )? Опять-таки неизвестно…

Мы можем с уверенностью констатировать лишь два факта. Первое: Богров несомненно какою-то ценою — большою или малою, это существа дела не меняет — купил то исключительное доверие, которое оказала ему охрана и благодаря которому он сумел попасть на торжественный спектакль в Киеве. Второе: с момента выстрела в театре вплоть до петли на шее Богров держал себя с достоинством, благородно, геройски».

Струве написал по горячим следам в статье «Преступление и жертва», что «киевское событие свидетельствует лишь о вырождении террора и ни о нем более». По его мнению: «Из всех крупных политических убийств, когда-либо совершенных в России, оно есть самое случайное, наименее "органическое"». И если с тезисом о «неорганичности» террористического акта нельзя не согласиться, то с уверенностью Петра Бернгардовича, что убийство главы правительства свидетельствует исключительно о «вырождении террора», можно поспорить. Точнее, сам факт подобного явления окончательного разложения революционного терроризма (впрочем, как и всего тогдашнего российского общества) несомненно имел место, но в произошедшей трагедии он сыграл лишь подчиненную роль, будучи использован теми, кто мечтал о смерти председателя Совета министров.

Кому же настолько мешал Столыпин, что был избран вариант убийства? Многим… В том числе лично царю и Александре Федоровне, их ближайшему окружению в лице Дедюлина (скоропостижно скончавшегося в 1913 году) и Распутина (хотя лично друг друга они не переносили), влиятельным правым и ультраправым противникам столыпинского курса из Государственного совета.

Бывший председатель III Думы Гучков (имевший в 1911 году серьезнейшие источники негласной информации) уже в конце жизни в Париже рассказывал бывшему видному дипломату Николаю Александровичу Базили о своем видении тех событий: «Не знали, как отделаться от Столыпина. Просто брутально удалить не решались. Была мысль создать высокий пост на окраинах, думали о восстановлении наместничества Восточно-Сибирского (при дворе обсуждались также варианты наместничества на Кавказе и назначения послом в одну из европейских стран. — Авт. )… Вот эти люди, которые тоже недружелюбно относились к Столыпину… они нашли, что можно не мешать (многие характеризовали поведение охранки в Киеве именно таким образом. — Авт. ). В это время в левых кругах создалась атмосфера какая-то покушений на Столыпина… Так как у меня были конкретные данные, я, несмотря на мое нерасположение к Курлову, эти сведения ему сообщил (не подстегнуло ли это Курлова, понявшего, что подготовка убийства Столыпина может раскрыться, к немедленным действиям? — Авт. ).

Так как предвиделась поездка Столыпина в Киев, то я его предупредил об этом, и у меня определенно сложилось впечатление, что что-то готовится против Столыпина… я всё думал — сказать ему или не сказать, чтобы он остерегался… Я ему не сказал. У меня до сих пор сохранилось убеждение, что в этих кругах считали своевременным снять охрану Столыпина».

Обращает на себя внимание один аспект, в котором свидетельство лидера партии октябристов сходно с тем, что написала дочь Столыпина. И через много лет после крушения империи и династии они не захотели конкретизировать — какая именно информация находилась в их распоряжении. Думается, что причина подобного бросающегося в глаза умалчивания имеет единую мотивацию.

В эмиграции Гучков постоянно отбивался от обвинений правых кругов в том, что он являлся одним из основных виновников крушения империи Романовых, упорно подчеркивал свои монархические убеждения, и поэтому ему вряд ли хотелось выдвигать прямые обвинения против погибшего мученической смертью императора.