Дмитрий Табачник - Петр Столыпин. Крестный путь реформатора

После апреля 1907 года военно-полевые суды имели право лишь на рассмотрение дел военнослужащих и число осужденных (в основном это были организаторы военных бунтов и убийцы командного состава) свелось к минимуму — например, в год смерти Столыпина они осудили всего 58 человек.

Столыпину, как человеку глубоко верующему, было тяжело идти на пролитие крови, но он понимал, что другого выхода, чтобы спасти Россию от террора, не было. И он глубоко верил, что необходимость жестких мер против террора будет понята и принята большинством населения. По словам премьера: «Россия сумеет отличить кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных врачей, применяющих самые чрезвычайные, может быть, меры с одним только упованием, с одной надеждой, с одной верой — исцелить труднобольного». В связи с этим представляется очень точным мнение Шульгина, также считавшего, что насилие, несмотря на его объективную государственную необходимость, внушало Столыпину отвращение: «П. А. Столыпин был несомненно добрый человек, которому внушала отвращение всякая жестокость, способный до глубины сердца пожалеть всякого, даже врага, как только враг становился безвредным и жалким. В этом отношении глубоко характерно отношение его к человеку, который нанес ему смертельную рану: "Он мне показался таким бедным и жалким, этот еврейчик, подбежавший ко мне… Несчастный, быть может, он думал, что совершает подвиг…" Это великодушие и жалость к своему убийце ясно показывают, какой мягкой, почти женственной была душа Столыпина и как бесконечно тяжело давались ему суровые меры, которыми ему пришлось остановить революционное движение. Но он понимал, что несвоевременная жалость есть величайшая жестокость, ибо та жалость понимается как трусость, окрыляет надежды, заставляет бунт с еще большей свирепостью бросаться на власть, и тогда приходится нагромождать горы трупов там, где можно было бы обойтись единицами. Он сурово наказывал, чтобы скорее можно было бы пожалеть… Он был русский человек… Сильный и добрый…»

Внутренне отторгая пролитие крови, Столыпин тем не менее считал, что наиболее опасным в России является проявление слабости, о чем говорил неоднократно. Например, вот характерные для него слова: «Допущенная в одних случаях снисходительность в других может порождать мысль о неуместности строгой кары, которая превращается как бы в излишнюю жестокость». Сам он, несмотря на все душевные терзания, слабости, никогда не проявлял и при любых обстоятельствах брал на себя ответственность за самые жесткие решения по противодействию террору и подавлению беспорядков. Для Столыпина ответственность вообще была само собой разумеющимся качеством государственного деятеля. По словам Петра Аркадьевича: «Нет большего греха для государственного человека, чем малодушие. Ответственность — величайшее счастье моей жизни!» А уже после подавления первого, наиболее опасного революционного вала сам Столыпин исчерпывающе объяснил Государственной думе мотивы своей вынужденной жестокости: «Безумием было бы полагать, что люди, которым вручена была власть, во время великого исторического перелома, во время переустройства всех государственных, законодательных устоев, чтобы люди, сознавая всю тяжесть возложенной на них задачи, не сознавали и тяжести взятой на себя ответственности, но надо помнить, что в то время, когда в нескольких верстах от столицы и от Царской резиденции волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше и на Кавказе, когда остановилась вся деятельность в Южном промышленном районе, когда распространялись крестьянские беспорядки, когда начал царить ужас и террор, правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыть, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, или действовать и отстоять то, что было ей вверено. Но… принимая второе решение, правительство роковым образом навлекло на себя и обвинение. Ударяя по революции, правительство несомненно не могло не задеть и частных интересов. В то время правительство задалось одною целью — сохранить те заветы, те устои, те начала, которые были положены в основу реформ Императора Николая II».

Дополнительную твердость Столыпину прибавляла не только вера, но и то, что он чувствовал свою ответственность перед будущими поколениями. По словам Петра Аркадьевича: «Мы будущими поколениями будем привлечены к ответу. Мы ответим за то, что пали духом, впали в бездействие, в какую-то старческую беспомощность, утратили веру в русский народ!»

И, преодолевая отвращение к пролитию крови, столь естественное для каждого христианина, председатель Совета министров умел быть беспощадным. Он понимал, что в смертельной борьбе за сохранение государства нельзя руководствоваться заповедями всепрощения. Об этом, например, свидетельствует история с покушением на выдающегося флотоводца и государственного деятеля генерал-адъютанта адмирала Федора Васильевича Дубасова (прославившегося на всю Россию своими воинскими подвигами еще в Русско-турецкую войну 1877–1878 годов). Его люто ненавидели революционеры за решительное подавление кровавых беспорядков в Черниговской, Полтавской и Курской губерниях и в особенности Декабрьского вооруженного восстания в Москве. Будучи московским генерал-губернатором, он не растерялся перед принявшим массовый характер революционным насилием — объявил губернию на положении чрезвычайной охраны и настоял на присылке дополнительных воинских подкреплений. Он также сформировал отряды добровольцев (которых можно обоснованно считать первой Белой гвардией), оказавшие большую помощь войскам и полиции. При этом генерал-губернатор делал всё возможное, чтобы при наведении порядка было пролито как можно меньше крови. Дубасов запретил артиллерийский обстрел домов и обещал прощение вовлеченным революционерами в восстание рабочим в случае добровольной ими сдачи оружия. Излишне говорить, насколько это отличалось от действий «героев революции», убивавших из-за угла солдат и городовых и расстреливавших попавших в их руки белых добровольцев. Сам Дубасов неоднократно рисковал жизнью при подавлении восстания и считал абсолютно естественным, что генерал-губернатор должен являться для подчиненных примером. «Всякий человек должен исполнять свой долг», — писал он без всяких эмоций, с простотой спартанца.

Неслучайно после подавления восстания Дубасов стал любимцем москвичей, в полной мере отдававших себе отчет в том, что его решительные действия сохранили тысячи жизней.

Эсеры после поражения мятежа в Москве приговорили адмирала к смерти, и за ним началась настоящая охота. Два покушения на Дубасова Департамент полиции смог предотвратить благодаря полученным агентурным сведениям, но 23 апреля 1906 года эсеровским боевиком Борисом Вноровским в коляску адмирала была брошена бомба. Тогда погиб самоотверженно заслонивший генерал-губернатора своим телом его адъютант граф Сергей Николаевич Коновницын, а сам Дубасов был ранен (от охраны он неоднократно с презрением отказывался, считая, что стыдно бояться бандитов-террористов). После полученного ранения Дубасов не смог больше исполнять служебные обязанности и ушел с поста московского генерал-губернатора, но это не остановило террористов.