Ральф Дутли - Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

У Мандельштама сексуальность неразрывно связана с жизнью и равнозначна витальности. Образ «бесполового пространства» в одном из стихотворений 1931 года («Нет, не мигрень, — но подай карандашик ментоловый…» — III, 50) относится к смерти. Бесполость означала для Мандельштама равнодушие, неспособность к выбору и моральному суждению. Творчество Мандельштама — в плане эротики — отличается сдержанностью, но не подлежит сомнению, что оно питается и этим огнем. Однако эротический момент проявляется в стихах, обращенных к Марине Цветаевой, Саломее Андрониковой, Тинатине Джорджадзе, Ольге Арбениной, Ольге Ваксель и Марии Петровых, а также к Надежде Мандельштам («Нежные руки Европы, — берите все!» — II, 37) — в поэтическом заклинании того, что кажется второстепенным, в сдержанном упоминании телесных деталей, обрисованных тонко и нежно (лоб, зрачки и ресницы, шея, плечи и руки). Господствует не грубая откровенность, а сублимированный, подспудный эрос.

Лишь с течением времени супружеской паре Мандельштамов удалось создать крепкий, неразрывный союз; их общая приятельница Анна Ахматова, у которой было три брака и каждый завершался разрывом, всегда изумлялась этой любви: «Осип любил Надю невероятно, неправдоподобно. […] Вообще я ничего подобного в своей жизни не видела» [229] Ахматова А. Собр. соч. в шести томах Т. 5. С. 36. . Кто замечает лишь грубый диктат Мандельштама по отношению к жене, мало понятный для посторонних и кажущийся, на первый взгляд, «садистским ритуалом», тот не способен проникнуть в самую суть их отношений.

Вскоре после истории с Ольгой Ваксель и глубокого потрясения, которому подвергся их брак, любовь Мандельштамов друг к другу получает отличную возможность проверить и испытать себя. В сентябре 1925 года врачи обнаружили у Нади туберкулез легких и посоветовали ей срочно поехать в Крым и пожить некоторое время в Ялте (где еще Антон Чехов пытался в свое время излечиться от туберкулеза). Благодаря ее многомесячному отсутствию мы располагаем сегодня приблизительно пятьюдесятью любовными письмами — они показывают нам нежного, любящего и заботливого Мандельштама, внимательного к бытовым мелочам. Оставшись в Ленинграде, Мандельштам пытается материально обеспечить Надино лечение. Никакой профсоюз, никакая страховка не покрывали эти расходы; выйдя в августе 1923 года из Всероссийского союза писателей, Мандельштам мог рассчитывать только на самого себя. Заработок приносят ему переводы и внутренние рецензии. Отправив Надежду 1 октября 1925 года в Крым, он поселяется на Васильевском острове (8-я линия, дом 31) в квартире своего брата Евгения. Первая жена Евгения, Надежда Дармолатова, к тому времени умерла, однако — после ее ранней смерти — в квартире проживали теща Евгения, его пятилетняя дочь Татка (Наташа) и отец Эмиль Мандельштам.

Мандельштамовские письма к Надежде 1925–1926 года представляют собой оперативные сводки — сообщения об изнурительной битве за каждый гонорар; то и дело упоминаются суммы, которые он предполагает получить за свою литературную поденщину. Одновременно эти письма — постоянно захлебывающиеся любовные послания. В многочисленных уменьшительных формах и модификациях имени Надежда он черпает языковые возможности для выражения своей нежности: Надя, Надька, Надинька, Надюшка, Надичка и т. д.; часто переводит ее имя в мужской род: Надик, Надюшок, Наденыш. Эти грубовато-нежные оттенки свойственны лишь русскому языку. Изменение пола, вообще говоря, — основной мотив в этом любовном диалоге. Мандельштам дает, например, себе самому женское прозвище «Няня», но порой перескакивает от женского рода к искаженному мужскому: «Твой Нянь».

Ласковых слов, коими он осыпает Надежду, — великое множество: «зверик» и «голубок», «ласточка» и «овечинька», но также — «солнышко», «кривоножка», «кривоноженька», «детик мой», «заинька». Вновь и вновь обыгрываются — на том нелепом бессвязном языке, который свойственен любящим, — черты ее лица, ее широкий рот, выпуклый детский лоб, а также другие телесные признаки: «лапушки», «волосенки», «глазки», «плечики», «ножки». Богатство русских диминутивов способствует созданию этой бытовой версии «Песни песней»: «Целую твои гранатики родные…» (IV, 76).

Они разыгрывают — детей у них не было — все семейные роли. Она для него — ребеночек, дочурка, сестренка и один раз даже «сыночек» (IV, 83). Он для нее — «друг», «брат», «муж», но также и «няня». Надежда для него — просто жизнь. «Жизнь моя: пойми меня, что ты моя жизнь!» — пишет он ей 11 ноября 1925 года (IV, 48). В одном из писем (12 февраля 1926 года) утверждается тождество любящих: «Знай, прелесть моя […] что я весь насквозь ты и о тебе!» (IV, 61); в другом (10 марта 1926 года) говорится об общем воздухе, которым они оба дышат (IV, 77). Он все время твердит о защите, которую должна принести им обоим любовь: «Любовь хранит нас, Надя. Нам ничто не страшно», — пишет он 7[8] февраля 1926 года (IV, 57). И вот итог (письмо от 5 марта 1926 года): «Чтоб так любить, стоит жить, Надик-Надик!» (IV, 74).

Мандельштам пытался ее утешать. Сам он чрезвычайно страдал от разлуки, необходимой ради ее здоровья. Каждое письмо к Надежде было для него передышкой в непрерывной борьбе за малейший заработок. Однако тон его любовных писем по преимуществу веселый. Они свидетельствуют о его неиссякаемой жизнерадостности. Поэт, открытый жизни и ее маленьким удовольствиям, Мандельштам пытается приобщить Надежду к своей жизненной философии: «А ты купила дыньку в Мелитополе? — спрашивает он жену 15 октября 1925 года. — Дета моя, радуйся жизни, мы счастливы, радуйся, как я, нашей встрече» (IV, 46). В своих воспоминаниях Надежда Мандельштам не перестает глубоко удивляться этой загадке — «абсолютной жизнерадостности» и «духовном веселии» Мандельштама при всей трагичности его жизненных обстоятельств [230] См: Мандельштам Н. Воспоминания С. 68; Мандельштам Н. Вторая книга. С. 136–137, 187–188; и др. .

«А ты купила дыньку в Мелитополе?»

Надежда Мандельштам, около 1925 юда. Фото Моисея Наппельбаума

Желая навестить Надежду, Мандельштам неоднократно приезжает в Крым. Первый раз — в середине ноября 1925 года. Затем, в конце марта 1926 года, они встречаются в Киеве, а в конце апреля — снова в Ялте. Во время первой поездки у Мандельштама — прямо на перроне московского вокзала — вновь случился сердечный приступ с сильным головокружением; Александру Мандельштаму пришлось приехать и забрать его — об этом Осип Мандельштам рассказывает брату Евгению в ноябре 1925 года (IV, 49). В конце ноября он успокаивает своего отца (письмо из Ялты): «…я работоспособен и совсем еще не инвалид» (IV, 50). Ему в это время тридцать четыре года. В письмах от февраля и марта 1926 года постоянно звучит надежда на то, что им удастся встретиться в Киеве 1 мая («наше магическое число») — в тот же день и на том же месте, где они познакомились в 1919 году. «Надюшок , — пишет он 23 февраля 1926 года, — 1 мая мы опять будем вместе в Киеве и пойдем на ту днепровскую гору тогдашнюю. Я так рад этому, так рад!» (IV, 68). Однако слабое здоровье Надежды не позволило ей отправиться в путешествие, так что их встреча в конце апреля снова происходит в Ялте.