Николай Яковлев - Вашингтон

В саду Вашингтонов, наверное, росли вишневые деревья, а молодой Вашингтон слышал свист пуль в стычках с индейцами. И кто, наконец, мог задним числом опровергнуть, что мать Вашингтона, нося под сердцем будущего Джорджа, не видела сна — ее сын будет великим?

Дело не в неистощимом на выдумки сочинителе, а в психологическом климате молодой страны, настойчиво и даже истерически искавшей сверхгероев, перед которыми нужно пасть ниц, и обязательно всем вместе. Ибо оставшийся стоять тем самым зримо обнаружил свою сущность суетного еретика, бросающего вызов благословенному конформизму. Только так и сколачивается (особенно на первых порах) национальное единство, разномыслие не поощряется, особенно в оценке священных идолов, выполняющих строго определенные цели — персонифицировать ценности, принятые данным обществом.

Морализировавший Уимс обожествлял те качества, из которых и складывается характер буржуа, во всяком случае, становилось ясно, каким он хочет видеть себя. Выполнение долга и проистекающая отсюда прямая денежная выгода в повествовании идут рука об руку. Вашингтон даже в детстве действует так, а не иначе, ибо знает, что будет вознагражден. Вероятно, по этим причинам о сочинении Уимса сложилось высокое мнение у одного из соратников Вашингтона, Генри Ли, известного своей деловитостью. «Самого большого одобрения, — заявил Ли, — заслуживает биограф, основная цель которого повергнуть юные умы к страстной любви добродетели, олицетворяемой дражайшим для страны человеком». Разумеется, со временем и эта сентенция заняла видное место в книжке Уимса.

Сумма идей, развитых Уимсом, полностью соответствовала общепринятым стандартам тогдашней Америки. Один из читателей и почитателей Уимса, А. Линкольн, заметил: «Будем верить, как в дни нашей юности, что Вашингтон был безупречен, ибо человек становится лучше… когда верит, что совершенство возможно». Выступая на церемонии по случаю дня рождения Вашингтона, А. Линкольн, политик, в то время почти неизвестный за пределами родного Иллинойса, счел нужным сказать: «Вашингтон — величайшее имя на земле, давным-давно самое звучное в деле гражданской свободы и еще более великое в деле моральной реформации… Добавить блеск солнцу или славе имени Вашингтона в равной степени невозможно. Пусть никто и не пытается сделать этого. В священном трепете мы произносили его имя, и уже одно оно сияет в своем величии».

Вашингтон, как постепенно ваялась и лепилась его фигура в США, представал человеком не XVIII века, а идеалом англосаксонского мира XIX века со склонностью к дидактике, занятого бурной деловой деятельностью и не забывавшего в нужных случаях опереться в доказательство чистоты своих помыслов на библейские каноны. Монументальный образ Вашингтона, созданный Уимсом, при ближайшем рассмотрении оказывался очень заземленным. Точнее, Уимс развивал викторианские идеи, задолго предвосхитив королеву Викторию.

Квалифицированный американист, английский профессор М. Канлифф попытался разрешить парадокс — как Вашингтон, задуманный Уимсом героем без страха и упрека, на деле для мыслящего человека XX столетия предстал человеком, преследующим весьма прозаические цели. «Уимс, — пишет Канлифф, — сумел навязать своего апокрифического Вашингтона целой нации на протяжении целого столетия. Уимс, без сомнения, стал бы утверждать, что он бы не смог сделать этого, если бы люди не хотели верить. Это совершенно верно. Девизом семьи Вашингтонов было «Exitus acta probat» [2] «Дела венчает результат» (латин.). . Для собственного удобства и оправдания своих выдумок Уимс мог неверно перевести его как «Цель оправдывает средства». В конечном счете он изобразил Вашингтона безупречным человеком со всеми добродетелями XIX столетия — от мужества до пунктуальности, от скромности до бережливости. Все это достижимо для человека, и эти качества приносят успех».

Интерпретация, ставшая возможной в середине XX столетия (книга М. Канлиффа, положительно оцененная американскими знатоками вопроса, опубликована в 1958 году), отразила более глубокое понимание всемирной истории. В XIX столетии, когда в Соединенных Штатах прогресс ассоциировался с ростом капитализма, дикие выдумки Уимса-принимались и развивались с величайшим благоговением — стоит только следовать указанным им добродетелям, и любой готов в Вашингтоны.

Эпигонов Уимса расплодилось великое множество. Они без устали состязались по части красочных эпитетов и превосходных степеней применительно к герою. Г. Гастингс, например, издавший в 1845 году трогательно-назидательную «Иллюстрированную жизнь Джорджа Вашингтона», учил: «Первое слово ребенка должно быть «мать», второе — «отец», третье — «Вашингтон».

Для анализа рецептуры «творчества» Уимса и К° еще не было достаточного исторического опыта. Над ними стали посмеиваться, пожалуй, со второй половины XIX века, удивляясь главным образом неистовому размаху фантазии плодовитых авторов.

Марк Твен настаивал, что он более великий человек, чем Вашингтон, — если Вашингтон не мог лгать, то он, Марк Твен, куда-де был способен к этому, хотя не использовал часто представлявшуюся возможность.

Если Вашингтон-человек вышел из рук Уимса изрядно деформированным, а в благочестивых попытках превратить его в святого был изуродован до неузнаваемости, то еще худшая судьба ожидала Вашингтона — воина, политика и государственного деятеля в дружественных объятиях маститых, серьезных людей, частично почитавших себя историками или действительно посвятивших всю свою жизнь служению Клио. Они с самыми возвышенными намерениями втискивали Вашингтона в монументальные формы, отлитые согласно их представлению о первом президенте, беспощадно усекая и даже отсекая все лишнее. Операции были трудоемкими, но материала на первый взгляд хватало с избытком — Вашингтон оставил громадное наследие. Только личные документы Вашингтона, хранящиеся в Библиотеке конгресса, ныне собраны в 75 тысячах досье — дневники, деловые и финансовые документы, полученные и отправленные письма.

Беда, однако, в том, что сам Вашингтон терпеть не мог любопытных, сующих нос в его дела. Истинный джентльмен, по вирджинским понятиям XVIII столетия, должен превыше всего быть сдержанным, даже замкнутым. Джордж Вашингтон, по крайней мере в отношении своих личных бумаг, с лихвой выполнил эти требования. Публицист Ф. Беллами, издавший в 1951 году фундированную работу «Личная жизнь Джорджа Вашингтона», с достаточным основанием мог написать в предисловии: «На протяжении всей своей жизни Вашингтон не позволил ни одному из пишущей братии заглянуть в его бумаги. Он не беседовал с Уимсом и отказал преподобному Гордону использовать какие-либо из его бумаг, хотя этот джентльмен работал над первой историей (Американской) революции. Перед смертью он уничтожил все письма, которые, как мы знаем, супруга Джорджа Уильяма Фэрфакса написала ему. В довершение всего после кончины Вашингтона вдова Марта Кастис сожгла все письма, которыми супруги обменивались на протяжении сорока лет, за двумя-тремя такими незначительными исключениями, что историки сомневаются в подлинности сохранившихся документов».