Николай Яковлев - Вашингтон

Квебекский акт расстроил еще один честолюбивый проект Вашингтона — расчистить русло Потомака и сделать реку судоходной дальше на запад. Он опасался, что в противном случае торговля пройдет через Пенсильванию, а Потомак, на берегу которого стоял Маунт-Вернон, останется в стороне от «торговли поднимающейся империи». Вашингтон основал компанию, внес на ее нужды 500 фунтов стерлингов. После решения английского парламента расчистка Потомака стала проблематичной. С кем торговать?

Вашингтон громко протестовал против земельной политики, проводившейся из далекой Англии. Но добился лишь того, что губернатор Вирджинии в марте 1775 года внезапно отказался признать за ним земли в районе Канауха. Причина: их нарезал-де неквалифицированный землемер. Пришло возмездие за оплошность — гласную оппозицию предначертаниям короны.

Он чувствовал себя обобранным до нитки. Не философские соображения касательно прелестей свободы, а голая экономическая заинтересованность сурово привела богатейшего плантатора в ряды противников метрополии.

Уроки, извлеченные из личного опыта сношений с Англией, закреплялись в зале ассамблеи колонии. Один из крупнейших американских историков XX века, Генри Стил Коммаджер, совершенно прав, указывая, что отцы-основатели «думали почти исключительно о политике», Вашингтон — единственное исключение. Когда происходили описываемые события, группа речистых молодых людей еще не достигла положения «отцов» ни по возрасту, ни по влиянию. Но они умели убеждать, особенно тех, чей жизненный опыт совпадал с развивавшимися или соблазнительными доктринами.

Вашингтон не был оратором. Т. Джефферсон вспоминал: «Я служил с генералом Вашингтоном в легислатуре Вирджинии до революции, а во время ее с д-ром Франклином в конгрессе. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из них говорил больше десяти минут. Они брали на себя только важнейшие вопросы, зная, что второстепенные разъяснятся сами по себе». Земляк Вашингтона дополняет: «Он скромный, здравомыслящий человек, говорит мало, но действует хладнокровно, как епископ во время проповеди». Да, человек дела, уважающий труд других, включая произнесение пламенных речей, если они по делу.

На что пытались открыть глаза согражданам молодые американцы — юристы, сочинители памфлетов, в общем, люди с хорошо подвешенным языком и отточенным пером?

По завершении Семилетней войны Англия достигла вершины своего могущества. Империя была завоевана, оставалось упорядочить и централизовать ведение дел в ней в интересах метрополии. В Лондоне считали, что американские колонии должны захлебываться от чувств признательности за оказанное благодеяние — устранение французской и индейской угрозы. Английские политики, понятно, ожидали не слов, а благодарности звонкой монетой. Корона и парламент задумали добиться выполнения многочисленных уже принятых законов о таможенных сборах и ввести налоги. Государственный долг Англии за Семилетнюю войну удвоился, подготовленные налоги и сборы, даже взысканные во всем объеме, были бы ниже тех, которые платили подданные короля на Британских островах.

Разумное с точки зрения Англии колонистам представлялось началом конца. Красноречивые ораторы еще не успели оборониться от грядущих финансовых тягот, воззвав к свободе, как банкиры и купцы Новой Англии, плантаторы Вирджинии подвели баланс. Получился пассив.

В 1763 году для борьбы с контрабандой английский флот стал патрулировать атлантическое побережье. Контроль над морской торговлей всегда в принципе существовал, но раньше на нарушения смотрели сквозь пальцы. Больше того, прежние попытки английских властей рассматривались как покушение «на полную свободу нелегальной торговли», вызывая праведное негодование как колонистов, так и английских таможенников, живших в мире и согласии с контрабандистами, каковых было великое множество. Стороны сердечно относились друг к другу. Бостонская газета «Ньюзлетер» в некрологе на достойного сборщика пошлин его величества отметила его «величайший гуманизм», выражавшийся в том, что «он учтиво инструктировал капитанов кораблей, как избегать нарушения законов о торговле».

Теперь идиллии пришел конец. Офицеры королевского флота ревностно задерживали контрабандные товары, ибо им шла половина их стоимости. Нависла и другая угроза — английские власти ввели в действие «предписания о помощи» — ордера на обыск любого помещения с целью обнаружения и изъятия запретных товаров. Свободнорожденные англичане, а таковыми считали себя состоятельные люди в колониях, взвыли — рушился принцип «мой дом — моя крепость». Перспектива появления в двери лисьей физиономии сыщика в сопровождении королевских чиновников и солдат была совершенно нетерпимой для кошелька и достоинства. «Сахарный закон» 1764 года, влекший за собой новые таможенные пошлины, показал, что парламент намерен и дальше идти по избранному пути.

В том же году парламент запретил выпуск бумажных денег в колониях, потребовав уплаты всех и всяческих сборов и пошлин серебром. Вирджинцы, находившиеся хронически в долгу, опали в отчаяние. Вашингтон пока не усмотрел в этом системы, а отнес случившееся на счет козней купцов типа Кэри. Он заметил, что возражения лондонских торговых домов против эмиссии бумажных денег в Вирджинии «несвоевременны», «полагаю, что это воспламенит всю страну… однако я воздержусь от дальнейших суждений». Что очень понятно — именно в это время он стал переводить хозяйство в Маунт-Верноне с табака на пшеницу.

Тут до Америки докатились вести о предстоящем принятии закона о гербовом сборе, первом прямом налоге на колонии. Вводилось обложение всех юридических документов, печатных изданий и даже игральных карт. Уплата — серебром. Нарушители закона подлежали суду вице-адмиралтейства, то есть отменялся суд присяжных.

В вирджинской ассамблее в мае следующего года Вашингтон впервые увидел в действии двадцатидевятилетнего Патрика Генри. Можно не сомневаться, что неряшливо одетый, неопрятный Генри визуально произвел на Вашингтона отвратительное впечатление — отставной военный, аристократ по вкусу не любил таких людей. Но стоило Генри открыть рот, как ассамблея была околдована. Молодой студент-юрист Т. Джефферсон, стоявший в проходе, воскликнул: «Он говорит, как писал Гомер».

Суть речи Генри сводилась к тому, что только Вирджиния, но никак не заокеанский парламент, может взимать налоги с живущих в колонии. Хотя по собственному материальному положению Генри особенно нечего было терять — он был неудачливым торговцем, а слава юриста еще была впереди, — ораторский пыл вознес его высоко. В век классицизма Генри, избранный от медвежьего угла колонии, легко довел себя до исступленного состояния. Наверное, ему виделся мраморный зал сената Древнего Рима, а не прилично обставленное помещение ассамблеи Вирджинии. Может быть, была виновата акустика, и Генри в экстазе воскликнул: