Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания

При всей своей нежности к Бальмонту, Нюша никогда не служила ему, не преклонялась перед всеми его «хочу», не возводила его капризов в «волнения поэта», как это делала Елена, идолопоклоннически обожавшая Бальмонта и служившая ему самозабвенно. Елена поставила себе целью исполнять все желания и прихоти Бальмонта. Она, конечно, никогда не удерживала его от вина, напротив, зная, что я это делаю, поступала наоборот: водила его в кафе, сидела там с ним, пила то же вино, что он, никогда не противоречила ему, ни за что не укоряла, что бы он ни делал.

И так всю жизнь Елена ходила за Бальмонтом, служила ему безропотно и самоотверженно (до конца жизни). Не только в молодости, когда Бальмонт был в расцвете силы и славы, но и в старости, когда он болел, тосковал на чужбине, нуждался.

Прежде я думала, что если бы Бальмонт не встретил на своем пути Елену, его жизнь со мной текла бы по-прежнему, мирно и счастливо. Он воздерживался бы при моей поддержке от вина, его болезненные приступы слабели бы или даже вовсе исчезли бы. Наша размеренная семейная жизнь за границей много способствовала его воздержанию. В России Бальмонту было гораздо труднее, так как там ни одно собрание у друзей, в редакциях, или ужины после выступлений его не обходились без выпивки. А так как такие собрания происходили очень часто, Бальмонту трудно было в компании пьющих удержаться от соблазна. Бальмонт обладал большой волей, он уже давно начал бороться против недуга, жившего в нем против его воли и желания, и уже многого достиг в управлении собой.

Как он сам страдал от этих болезненных состояний и как боролся с ними, ясно из писем его ко мне, когда мы были врозь и с ним случался «кошмар».

Привожу отрывки из его писем за несколько лет, сохранившихся у меня.

Мы приехали в Париж на несколько недель, и Бальмонт оттуда один поехал в Испанию.

«1904 г. Из Барселоны. 6 июня. …Мне мучительно жаль, что я уехал один. То красивое, что я вижу, только ранит меня, некрасивое ранит вдвойне… Сейчас подали телеграмму от тебя. Какое мучение. Я мучаю тебя и мучаюсь сам. Катя, прости за огорчение, но я сам тоскую…»

«1904 г. и июня. …Мне не жаль моих мучений, я заслужил их. Но мне жаль тревоги, которую я тебе доставил. Было безумием уезжать одному в таком нервном состоянии. Ты была права, ты говорила, я не послушался. Я всегда наказан, когда упрямствую. Где мы будем летом? Я даю тебе честное слово, что со мной за все лето ни разу не случится ничего. Я буду тверд и ни разу не прибегну к яду… Каждая моя преступно мальчишеская попытка освободиться (как будто с тобой я не свободен!) приводит меня к рабству и тоске…»

«1904 г. 13 июня. …Мое легкомыслие преступно и не знает границ. Я не отдавал себе точного отчета, что не увижу тебя в Париже. Мне так больно, что я уехал один. Никогда не повторю подобной вещи. Милая, не кляни меня, люби меня. Без тебя мне смерть и гибель.

…Сегодня я спокоен… дождусь денег и уеду отсюда, и запомню надолго, нужно ли убегать от счастья в неизвестность… Какой демон соблазнил меня».

«1904 г. …Катя моя любимая! Я не знаю, как вышел бы я из тех страшных внутренних блужданий и хождений по краю пропастей, в которых я был так долго и от которых я ушел, хочу думать, навсегда. Ты была звездой моей в самый трудный миг моей жизни, в такой же трудный, как 13 марта 1890 г. [147] День, когда в припадке душевного расстройства Бальмонт выбросился из окна. (неужели это когда-нибудь было?), и знаю, ты еще не раз встанешь передо мной во весь свой рост, сильная душа моя милая, и поможешь мне выйти из трудностей, которые ранят меня своими остриями… Не ем мяса, не пью ничего, кроме молока».

«1914 г. 12 июня из Сулака. …Мне жаль, что ты узнала о моем маленьком злополучии. Ах, я знаю, что если я сам огорчаюсь ужасно на каждое, хотя бы малое возвращение кошмара, ты огорчаешься больше меня. Мне казалось, что уже навсегда ушли от меня эти призраки тоски, разрыва души, мучительного безразличия и усталости внутренней, которой нет меры, нет названия. Я так дорожу собой в том лице, в котором я был все время. Я так искренне молюсь каждый день, едва только проснусь.

Еще и еще надо следить за собой. Не грусти, Катя, любовь моя родная. Ведь я искренне хочу достичь непрерывной ясности лица твоего. Я буду писать тебе обо всем и сердцу своему приказываю сделать так, чтобы письма мои приносили тебе только радостные вести».

«…Мне чудится, что в близком будущем мои творческие намерения быть в красивом ритме и в больших достижениях приведут к чему-то радостному для всех нас».

«1914 г. 4 июля. …Мне хотелось бы, чтобы во мне тоже всегда было так ясно, — мне это трудно — кто пожелал любить многих, тот много узнает горьких часов. Я не жалуюсь, однако. Но чувствую, что многое мне надо изменить в жизни, а главное, в самом себе. Я шепчу себе тихие, но твердые клятвы быть всегда на высоте, быть самим собой и вернуться к той светлоликой радости бытия, которая в сущности есть наилучшее наше достоинство, ибо она светит самому человеку и другим через человека».

«1914 г. 14 июля. …Я вступаю в полосу чтений и работ. Мне хочется обогатить свой ум, соскучившийся непомерным преобладанием личного элемента во всей моей жизни. Я вернусь, Катя, ко многому, что составляет меня настоящего, к тому, за что ты полюбила меня, и многое, что я растерял, но не безвозвратно, в последние годы моего вынужденного пребывания за границей. И прежде всего я хочу научиться опять уметь быть одному. Если я в этом отношении разовью свою волю, а я ее развиваю, следя за собой, и буду неукоснителен, все остальное придет само собой.

Милая, я хочу построить жизнь и внешне и внутренне так, чтобы каждый миг в ней был светлое достоинство. Так и будет».

«1915 г. 9 марта. …Радуюсь еще одному, чему ты, Катя, знаю, очень порадуешься. Я решил спокойно, без колебаний и твердо никогда более ни за едой, ни при празднествах никакого не пить вина, никогда. Как-то чисто внутренне я пришел к этому решению. Мне кажется, что когда пройдет много месяцев и несколько лет без какой-либо чары вина, я узнаю новые душевные дали. А мои любимые никогда не будут беспокоиться обо мне, прежде всего ты. Я за эти полгода вообще мало прикасался к вину, но теперь не прикоснусь к нему совершенно и считаю это благословением».

Несмотря на все старания и добрые свои намерения, Бальмонт не мог все же до старости исцелиться от своего недуга. Временами приступы его болезни возвращались при всяком сильном душевном волнении. Так, в 1914 году это была тоска по России, когда он не мог вернуться на родину из-за границы, где его застала война.

«1915 г. 4 июня. …Еду все время в давке и тесноте. Но доселе ворожили мне добрые духи. Не знаю, как дальше будет. Я свеж, бодр, не нуждаюсь ни в каких возбудителях, кроме классических: 10 папирос, многих стаканов чая, ставшего моим единственным напитком (и за едой). Меня радует также, что я никогда (или почти до идеальности) не раздражаюсь ни на что».