Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания

Очень хочется русской весны, русского лета, деревни, тишины. В последних числах мая свидимся.

Японские журналисты прославили меня в Токио, и, кажется, я буду что-то писать для одной из самых крупных японских газет. Японцы очень увлекаются русской литературой и знают даже таких авторов, как Борис Зайцев. Из моих стихов переведены, между прочим, некоторые «Фейные песенки». Также, конечно, «Болотные Лилии» и стих «Будем как Солнце». Из моих рассказов переведены «Ревность» и «Крик в ночи». Это меня удивило.

Катя родная, где ты, милая? Верно, сейчас уж в скучных хлопотах в Брюсовском. Обнимаю тебя крепко. Я не жалею, что мы когда-то предпочли Париж, и Испанию, и Биаррицы. Мы тогда не полюбили бы Японию. Нам нужно было пройти тот путь.

Целую тебя и люблю. Твой прежний К.

1916. V. 14. 4 ч. д. Владивосток, «Версаль», № 33

Катя милая, предо мной твое письмо от 13 апреля из монастырской тишины. Когда это мое письмо будет перед тобой, ты, верно, только что окончишь твои хлопоты с домом в Брюсовском, будешь утомленно и радостно вдыхать благовонный воздух Ладыжина, а я буду приближаться в душном вагоне, но радостный, к пределам Невы, где не задержусь больше нескольких дней.

Целую тебя, целую Нинику, жду свидания.

Вчера я телеграфировал тебе. Я писал Сабашникову 25 апреля, отослал ему договор о Руставели и послал три очерка о нем, просил одновременно прислать телеграммой числу к 15 мая 300 рублей. Их еще нет, так же как 200 рублей от Некрасова, доплата за «Ясень». Лишь из-за этого и из-за выступления в пользу раненых я задержался здесь, а не поехал домой тотчас же. Надеюсь выехать 17-го или 18-го. Манят меня возвращаться Амуром, но уже боюсь какой-либо задержки. Не заеду также и в Томск, где хотел выступать. Мне выступления опостылели.

Японией пленен безмерно, но писать об этом еще не могу. Скажу лишь, что влюблен в Японию целиком, категорически, без оговорок.

Большой радостью и нечаянной было для меня увлечение японцев мною. После Грузии и наряду с ней это золотая страница сердца. И связь моя с Японией уже не порвется.

Я радуюсь лету с тобой и с Нюшей в Ладыжине. Пожалуйста, набери побольше книг туда. Между прочим, — если уж не опоздала моя просьба, — возьми Ренана — «Историю Израиля» (мной недочитанную) и «Историю христианства» (которую хочу перечитать), конечно, по-французски. Также «Историю России» Соловьева. И все, что сможешь достать о Японии и Китае (религия, мифы, поэзия, языки, история).

Соскучился я, Катериночка, очень хочется вернуться. Хочу начать какую-то новую полосу жизни.

Обнимаю тебя и целую твое лицо. Твой Рыжан.

P. S. Японские марки — для Ниники. Тане П. — мой поцелуй.

1916. 24 мая. 5 ч. д. Кит. Вост. ж. д. Ст. Борзя

Катя милая, я уже опять в Забайкалье, ночью приезжаю в Читу, послезавтра из Иркутска уже вступаю в полосу настоящего возвращения. Едем пока без опоздания и без загромождений. Не знаю, как будет дальше. Хорошо было проехать цветущую Маньчжурию. Я никогда еще в жизни не видел столько ландышей. Весь наш поезд был свадебным поездом, они белели из всех окон. Ландыши и орхидеи, белые и голубые. Изысканно-прекрасные белые орхидеи растут там в изобилии. Сейчас еду зеленой пустыней. Я радуюсь возвращению — как радовалась бы Литва {120} 120 …радовалась бы Литва… — «Так Бальмонт называл мою воспитательницу Екатерину Ивановну Струковскую. Она была родом из Литвы. Прожила с нами с 1907 по 1913 г. (умерла от диабета)». (Примеч. Н. К. Бруни.) . Это предельная степень. Целую тебя. Скоро свидимся. Твой К.

1916. V. 25. 11 ч. у. Забайкалье. Ст. Бада. Вагон

Катя милая, я уже чувствую себя почти в близости от Москвы и Ладыжина. Правда, половина Сибирского пути уже за мной, миновали Читу сегодня утром в 6 часов. Еду в дыме, густом как туман. Это горит лес, кабинетские леса {121} 121 кабинетские леса — личная собственность императора. Управлялись Кабинетом его императорского величества и сдавались в аренду. . Дым стелется на многие десятки, кажется, на сотни верст. Даже небо затянуто дымом, и Солнце скрылось.

Я сейчас в очаровании только что прочитанной фантазии Beckford’a «Vambek» [169] «Вамбек» Бекфорда (англ.) . , в издании Маллярме. Это гениальная вещь, исполненная архитектурной музыки. Я мало знаю прозаических книг, которые бы так мне нравились. Если ты еще не читала эту вещь, не читай. Я с удовольствием буду читать ее вслух в Ладыжине. Мне это так же нравится, как «Peau de chagrin» [170] «Шагреневая кожа» (фр.) . Бальзака, и может быть сильнее. Я нашел формулу для этого произведения. Когда вчера в полночь я его кончил, у меня невольно вырвалось восклицание: «Здесь вся грозность суровой грозы, промчавшейся со своими чудовищными тучами, и вся трогательность нежного цветка, дрожащего на тонком стебельке под тяжелой каплей дождя». Хорошо, если бы ты наготовила на лето достойных французских книг. Я очень соскучился по Франции и буду считать великим счастьем опять попасть туда. У меня с французами гораздо больше общего, чем с русскими.

Где ты сейчас теперь? Напишу с дороги еще — и в Брюсовский, и в Ладыжино.

Целую тебя и Нинику. Радуюсь возвращению. Твой К.

1916. 31 мая. Урал. Вагон

Катя милая, я не знаю, где ты сейчас. Верно, в этот солнечный вечер ты прощаешься с Брюсовским. Или нет? Я не могу тебе выразить, как мне глубоко жаль, что этот дом продан, что его больше нет. Для меня он часть тебя, часть меня, часть нашей жизни. Я люблю все прошлое с суеверной привязчивостью. И у меня такое чувство, что вы все очень пожалеете, что этого дома больше нет. Я послезавтра в Питере. Счастлив безгранично, что еду домой. Точно из ссылки возвращаюсь. Обнимаю тебя. Писал в Брюсовский. До скорой встречи в Ладыжине. Твой К.

1916. 4 июня. Вечер. Вас. Остр. 22-я л., д. 5, кв. 20

Катя милая, шлю тебе самые светлые мысли в мой день. Я окружен сейчас цветами, но с тобой их больше. Мы свидимся на ближайшей неделе, — верно, в субботу, в Москве. Или ты будешь в Ладыжине? Я не нарадуюсь, что наконец мое путешествие кончилось. Пишу стихи и собираюсь упиться деревенской тишиной. Всем жительницам Ладыжина мой привет. Обнимаю тебя. Твой К.

1916. 26 июня. Вечер. Ладыжино

Катя милая, вероятно, ни одним из моих последних сонетов я не смогу доставить тебе такого удовольствия, как прилагаемым сонетом «Постель». Этот сонет могут вполне оценить только те, которые не однажды нашли в постели полный мир, снова примиривший их с миром дневного сознания.

Нюша и Таня пришли от него в восторг, и у меня с Нюшей одновременно вырвалось восклицание: «Кому это понравится, так Кате».

Вчера, когда писал тебе, забыл еще попросить непременно привезти «Змеиные Цветы». Протелефонирую в «Скорпион», чтоб тебе прислали, с надлежащею уступкой, я уплачу. А может, они и даром пришлют.